Так он чувствовал себя спокойнее, охраняя молчанием свою
безопасность, ничего не открывая и не рассказывая. Они ничего не добьются от
него ни нежностью, ни уговорами, ни угрозами. Более четырех месяцев он не
произнес ни слова. Когда его привезли и дали дозу морфия, чтобы заглушить боль
в руках, он был большим животным, совершенно безучастным к жизни. Обычно он
сидел в кресле с подлокотниками в полутемном углу, наблюдая за суетой медсестер
и движением пациентов из палаты в палату.
Но сейчас, проходя мимо врачей в холле, он услышал женское
имя, замедлил шаг, повернулся, подошел к ним и спросил, в каком конкретно
госпитале она работает. Ему ответили, что она осталась в бывшем женском
монастыре к северу от Флоренции
[11]
. Там шли ожесточенные бои, и монастырем
сначала владели немцы, а потом, после осады союзниками, он был переоборудован
во временный полевой госпиталь. Здание почти наполовину разрушено, и там
небезопасно. Тем не менее, когда госпиталь эвакуировался, медсестра и ее
пациент отказались уехать вместе со всеми.
– Почему вы не приказали им уехать?
– Она заявила, что ее пациент слишком слаб и не вынесет
переезда. Мы, конечно, постарались бы доставить его как можно аккуратнее, но
тогда нам было не до споров. Да она и сама была далеко не в лучшем состоянии.
– Она ранена?
– Нет. Возможно, небольшая контузия после взрыва. Ее
следовало бы отправить домой, но главная проблема в том, что здесь война
закончилась, и никто уже не подчиняется приказам. Пациенты самовольно уходят из
госпиталей. Солдаты разбегаются, не дожидаясь, когда их отправят домой.
– На какой вилле? – спросил он.
– На той, где, говорят, в саду живут призраки, –
Сан-Джироламо. А вообще-то у нее есть свой призрак – обгоревший пациент. Он так
обгорел, что у него нет лица, он не реагирует ни на что. Даже если провести
спичкой по его щеке, вы не увидите никакой реакции. Мертвое лицо.
– Кто он? – спросил он.
– Мы не знаем его имени.
– Он не разговаривает?
Врачи рассмеялись.
– Нет, он разговаривает, почти все время говорит, но не
помнит, кто он.
– Откуда его привезли?
– Бедуины привезли его в оазис Сива. Потом он некоторое
время находился в госпитале в Пизе, а потом… Возможно, у какого-нибудь араба и
хранится бирка с его именем. Может быть, когда-нибудь он продаст ее, и мы,
наконец, узнаем его имя. А может, и нет. Арабам очень нравятся эти бирки. У
всех летчиков, которые потерпели аварию в пустыне и поступили к нам, никогда не
бывает именных бирок, по которым их можно идентифицировать. А сейчас этот
пациент скрывается на вилле в Тоскане, и девушка ни за что не бросит его.
Просто отказывается это сделать. Союзники сумели разместить там сотню раненых.
До того немцы удерживали этот монастырь – свой последний оплот – с небольшим
отрядом. Стены некоторых комнат расписаны под разные времена года. За виллой
расположено узкое ущелье. И все это – в горах, в тридцати километрах от
Флоренции. Вам, конечно, понадобится пропуск. Может, мы попросим кого-нибудь
подвезти вас. Там вокруг еще ужасные следы войны: убитые животные, мертвые
лошади, наполовину съеденные, тела убитых людей, свисающие с моста. Последние
злодеяния войны. Там все начинено минами – саперам хватит надолго работы. При
отступлении немцы заминировали почти все. Для госпиталя это было ужасное место.
Кругом стоял запах смерти. Потребуется не одна стая воронов и немало снежных
метелей, чтобы очистить эту страну от мертвых тел и замести следы войны.
– Спасибо.
Впервые за все свое пребывание в римском госпитале он вышел
на воздух, на солнце, вырвался, наконец, из больничных палат с зеленоватым
светом, в которых чувствовал себя, как в стеклянной банке. Он стоял, вдыхая
воздух полной грудью, вбирая в себя все, что видит вокруг. «Прежде всего, –
подумал он, – мне нужны ботинки на резиновой подошве. И еще я хочу мороженое.»
В трясущемся поезде он не мог заснуть. Пассажиры курили.
Виском он ударялся об оконную раму. Все были одеты в черное, и огоньки сигарет
походили на маленькие костры в ночи. Он заметил, что всякий раз, когда поезд
проезжал мимо кладбища, все крестились.
«Она сама далеко не в лучшей форме.»
Мороженое для миндалин, вспомнил он. Он вспомнил, как они
втроем – с девочкой и ее отцом – пришли в больницу, где ей должны были удалить
гланды. Она только взглянула на палату, полную других детей, и наотрез
отказалась. Эта девочка, такая послушная и покладистая, вдруг проявила
твердость и железную волю, чего от нее никто не ожидал. И никто не смог бы
вырвать миндалины из ее горла, даже если бы она понимала, что в этом была
необходимость. Она не позволит ничего делать с ней и будет жить с этим, что бы
ни случилось. А он до сих пор так и не знал, что оно за штука – гланды.
«Странно, – подумал он, – что они не тронули голову.» Самое
страшное было тогда, когда он представлял себе, что они могли бы сделать
дальше, какой орган отрежут следующим. В такие минуты он всегда беспокоился за
свою голову.
* * *
Опять что-то, похожее на мышь, пробежало по перекрытию
потолка.
Он остановился в дальнем конце коридора и, поставив свой саквояж
на пол, помахал ей сквозь тьму и колеблющиеся облачка свечных огоньков, а потом
направился к ней по длинному коридору. Ее немного удивило, что не было слышно
звуков его шагов, он приближался почти бесшумно, и это действовало
успокаивающе, было знаком того, что он не разрушит их уединенный мир: ее и
английского пациента.
Когда он проходил мимо канделябров в коридоре, они
отбрасывали его тень на стены. Она подкрутила фитиль лампы, и стало немного
светлее. Она сидела очень прямо, с книгой на коленях, а он подошел и склонился
над ней, как старый добрый дядюшка.
– Скажи мне, что такое миндалины.
Она с удивлением уставилась на него.
– Я помню, как ты пулей выскочила из больницы, а мы с
твоим отцом бежали за тобой.
Она кивнула.
– Твой пациент здесь? Могу я с ним познакомиться?
Она отрицательно покачала головой, пока он не заговорил
снова.
– Ну, тогда я увижу его завтра. Где я могу
разместиться? Простыни мне не нужны. А кухня здесь есть? Если бы ты знала,
какое странное путешествие я проделал, чтобы найти тебя…
Когда он ушел, она вернулась к столу и села, не в силах
унять дрожь. Ей нужен этот стол, эта наполовину прочитанная книга, чтобы взять
себя в руки. Человек, которого она знала еще девочкой, ехал сюда на поезде,
пешком одолел семь километров из деревни в гору, а затем прошел по длинному
темному коридору – и все только для того, чтобы увидеть ее?
Через несколько минут она вошла в комнату английского
пациента и остановилась, глядя на него. На листву, нарисованную на стенах,
лился лунный свет, и казалось, что листья живые, а цветы источают нежный
аромат; рука невольно тянется к цветку, чтобы сорвать его и приколоть к платью.
