– Ты не знаешь, кто и в чем сейчас конкретно виноват.
Ты не должен осуждать этого мужчину. Разве ты знаешь доподлинно, кто он такой?
Сапер держит в прицеле автомата шею пациента, потом
приподнимает дуло чуть-чуть – теперь оно направлено на глаза.
– Сделай это, Кип, – говорит Алмаши.
Взгляд сапера встречается со взглядом пациента в этой
полутемной комнате, которая заполнилась событиями, происходящими в мире.
Лежащий кивает.
– Сделай это, – спокойно повторяет он.
Кип разряжает автомат и ловит патрон, когда тот начинает
падать. Потом бросает оружие на кровать, словно змею, у которой забрали яд.
Боковым зрением он видит Хану.
Обгоревший человек медленно стягивает наушники с черной
головы и кладет их перед собой. Потом поднимает левую руку, выдергивает
слуховой аппарат и бросает его на пол.
– Сделай это. Кип. Я ничего не хочу больше слышать.
Он закрывает глаза и уплывает в темноту, подальше от этой
комнаты.
Сапер прислоняется к стене, руки сложены, голова опушена
вниз. Караваджо слышит, как он дышит, быстро и тяжело; шум воздуха в ноздрях
напоминает работу поршня.
– Он же не англичанин.
– Какая разница – американец или француз, мне наплевать.
Когда вы начинаете бомбить желтую расу, вы англичане. У вас был король Леопольд
в Бельгии, а теперь появился этот проклятый Гарри Трумэн в США. А всему вы
научились у англичан.
– Нет. Он ни при чем. Это ошибка. Из всех людей он,
возможно, единственный, кто тебя понимает.
– Он скажет, что и это не имеет значения, – говорит
Хана.
Караваджо сидит на стуле. Ему вдруг приходит в голову мысль,
что он всегда сидит на этом стуле. В комнате слышится скрежет детекторного
приемника, голос диктора все еще что-то говорит. Дэвид не может повернуться и
посмотреть на сапера или на расплывчатое пятно платья Ханы. Он знает, что
молодой солдат прав. Они бы никогда не сбросили такую бомбу на белую нацию.
Сапер выходит из комнаты, оставляя Караваджо и девушку у
кровати пациента, оставляя этих троих в мире, где он больше не будет их
часовым.
«Когда пациент умрет, нам с Ханой придется вдвоем хоронить
его.»
«Предоставь мертвым погребать своих мертвецов»
[110]
Он никогда
до конца не понимал, что значит эта фраза, эти несколько бессердечных слов из
самой главной священной книги белых людей.
Они похоронят все, кроме книги. Тело, простыни, его одежду,
автомат. И скоро он останется только вдвоем с Ханой. И причиной тому – новость,
которую повторяют и обсуждают сейчас по радио. Ужасное событие, о котором
сообщают на коротких волнах. Новая война. Смерть цивилизации.
* * *
Стоит тихая ночь. Он слышит отдаленные крики ночных птиц,
приглушенные звуки крыльев, когда они летят над палаткой. Кипарисы стоят молча,
некому шуметь в их листве. Безветрие. Кип лежит на спине, уставившись в темный
угол палатки. Когда он закрывает глаза, то видит пламя, людей, бросающихся в
реки и любые водоемы, чтобы избежать жары и огня, который за секунды сжигает
все, все, что есть у них и на них: одежду, кожу, волосы, даже воду, в которой
они спасаются. Эту замечательную бомбу привезли из-за океана на самолете – луна
серебрила его крылья – и сбросили над зеленым азиатским архипелагом.
Он ничего не ел и не пил, будучи не в силах проглотить ни
крошки, ни капли. До наступления темноты он очистил палатку от всех предметов
военного назначения, от саперного инструмента, сорвал все знаки различия с
собственной формы. Иную одежду пока взять негде. Перед тем как лечь, он
размотал тюрбан, расчесал волосы и завязал их в узел над теменем. Лег,
наблюдая, как медленно угасает свет за стенками палатки. Его глаза держат
последние лучи, уши слышат последний вздох ветра перед безветренной ночью, а
потом остаются лишь приглушенные звуки птичьих крыльев и все тонкие ночные
шумы.
Он чувствует: Азия впитала, всосала, втянула в себя сегодня
все ветры мира. Он откладывает в сторону воспоминания обо всех крупных, мелких
и маленьких бомбах, с которыми ему пришлось иметь дело, и думает об одной.
Кажется, она размером с город, такая огромная, раз от взрыва гибнут не единицы,
не десятки и не сотни, а многие тысячи людей, и живущие сейчас на земном шаре
впервые становятся свидетелями столь массового убийства. Он практически ничего
не знает об этом новом виде оружия. Было ли оно внезапным выбросом целой тучи
острых и быстрых кусочков металла или стремительным разливом струи раскаленного
воздуха, воспламеняющей все живое? Но он точно знает то, что не позволит больше
никому из них приблизиться к нему, он никогда не сможет снова и не будет есть
или пить из глиняных черепков на каменной скамейке на террасе. Он не чувствует
себя в состоянии вытащить спичку из мешка и зажечь лампу, ибо ему кажется, что
тогда заполыхает все вокруг. Когда еще было светло, он достал из мешка
фотографию своей семьи и долго смотрел на нее. Его зовут Кирпал Сингх, и
непонятно, что он здесь делает.
Сейчас он стоит под кипарисами в августовской жаре, без
тюрбана, без рубашки. И в руках у него ничего нет.
Затем он идет вдоль живой изгороди, ступая босыми ногами по
траве, по каменному полу террасы и углям от костров. Его живое тело двигается
сквозь все это спящее царство, находящееся на краю такой злой и смертельно
опасной Европы.
* * *
Рано утром она видит, что он стоит у входа в палатку.
Вечером она замечала свет между деревьями. Вчера каждый из них ужинал в
одиночестве, а пациент вообще отказался от еды. Теперь она видит, как сапер
взмахнул рукой, и стены палатки упали, словно спущенные паруса. Он
поворачивается, идет к дому, поднимается по ступенькам террасы и исчезает.
В часовне он проходит мимо сгоревших скамеек к полукругу
апсиды, где под брезентом, придавленным ветками, стоит мотоцикл марки «Триумф».
Он стягивает с машины покрытие, склоняется над нею и начинает смазывать маслом
цепь и зубья передачи.
Когда Хана входит в часовню, открытую небу, сапер сидит,
прислонившись спиной и головой к колесу.
– Кип.
Он ничего не отвечает, глядя сквозь нее.
– Кип, это я. Что нам теперь со всем этим делать?
Он словно окаменел.
Она приседает перед ним на колени и наклоняется к нему.
Кладет голову ему на грудь. Слышит, как бьется его сердце.
Он остается неподвижным.
Тогда она отодвигается от него.
– Однажды англичанин наизусть прочитал мне из какой-то
книги: «Любовь так невелика, что может пролезть в игольное ушко».
Он ложится на пол в сторону от нее, его лицо оказывается в
нескольких сантиметрах от дождевой лужицы.
