Маленький сапер-индиец в английской военной форме лежит у ее
ног, рядом с тремя парами домашних туфель. Кажется, время здесь остановилось.
Каждый из них выбрал удобную позицию, чтобы забыть о времени. Так другие будут
вспоминать нас. Спокойно улыбающихся, когда мы доверяем своему окружению. Две фигуры
с Кипом у их ног будто обсуждают его судьбу. Терракотовая рука поднята в жесте
исполнения, обещания большого будущею для этого солдата-иностранца, спящего,
как ребенок. И все они, трое, почти готовы прийти к решению и согласию.
Под тонким слоем пыли лицо ангела светится мощью и радостью.
К его спине приделаны шесть лампочек, двух из которых уже нет. Но, несмотря на
это, происходит чудо, и электричество подсвечивает его крылья, так что их
красный, синий и золотой цвета, словно позаимствованные у горчичных полей,
оживают в этот послеполуденный час.
* * *
Где бы теперь ни находилась Хана, она чувствует, что в
будущем Кип уйдет из ее жизни Она постоянно думает об этом.
Дорога, по которой он уходит от нее, началась, когда он
превратился среди них в молчаливый камень. Хана хорошо помнит все детали того
августовского дня: каким было небо, предметы, которые лежали на столе перед
ней, и надвигалась новая гроза.
Она видит его в поле, видит, как он сдавил голову руками, но
понимает, что это не от боли, а чтобы плотнее прижать наушники. Он в сотне
метров от нее, на нижнем поле, и вот она слышит его громкий крик. Впервые, как
и все остальные обитатели виллы: ведь до того дня он ни разу не позволил себе
повысить голос в разговоре с любым из них.
Он падает на колено, словно хочет завязать шнурок. Некоторое
время сидит так, потом медленно встает и зигзагами идет к своей палатке, входит
и закрывает за собой полог. Раздается сухой треск грома, и она видит, как
посинели кисти и предплечья ее рук.
Кип появляется из палатки с автоматом. Он решительно идет в
здание виллы Сан-Джироламо, проносится мимо Ханы, словно металлический шарик,
катящийся в лунку, устремляется в дверь, по ступенькам, перепрыгивая через три,
тяжело дыша, стуча ботинками на лестнице, потом но коридору. Она сидит за
столом в кухне, перед ней книга, карандаш, все как бы застыло и потемнело в
предгрозовом свете.
Он врывается в спальню пациента и останавливается у его
кровати.
– Привет, сапер.
Он держит автомат на груди, ремень натянут через согнутую
руку.
– Что там происходит?
Кип смотрит с осуждением, он словно отделился оn этого мира,
по смуглому лицу катятся слезы. Дернувшись, он стреляет в старый фонтан на
стене (гипс рассыпается по кровати), затем поворачивается и наводит автомат на
англичанина. Он начинает дрожать, потом пытается собраться.
– Опусти автомат, Кип.
Он резко откидывается к стене и перестает дрожать. В воздухе
все еще кружится пыль от выстрела.
– Все эти последние месяцы я сидел вот здесь, у изножия
вашей кровати, и слушал вас, дяденька. И в детстве я делал то же самое,
впитывая все, чему меня учили старшие люди, и веря, что когда-нибудь смогу
применить эти знания, слегка изменяя их или даже дополняя собственным опытом, и
смогу передать их кому-то другому.
Я вырос в стране, где соблюдают традиции, а позднее был
вынужден гораздо чаще сталкиваться с традициями вашей страны и привык к ним.
Ваш хрупкий белый остров
[109]
своими традициями, манерами, книгами, префектами и
логикой так или иначе изменил остальной мир. Вы хотите точного соблюдения
правил понедения. Я знал: если возьму чашку не теми пальцами, меня прогонят.
Если неправильно завяжу галстук, меня проигнорируют. Что дало вам такую силу?
Может, корабли? А может, как говорил мой брат, то, что у вас были писаная
история и печатные машины?
Сначала вы, а потом американцы обратили нас в свою веру
своими миссионерскими правилами. И солдаты-индийцы умирали, как герои, и могли
считаться «полноценными». Вы ведете войны, словно играете в крикет. Как вам
удалось одурачить нас и втянуть в это? Бог… послушайте, что вы сделали…
Он бросает автомат на кровать и подходит к англичанину.
Детекторный приемник свисает с пояса. Отстегнув его, он надевает наушники на
обгоревшую голову пациента. Тот морщится от боли, но сапер не обращает на это
внимания. Затем он возвращается и берет автомат. Он видит Хану у двери.
Они сбросили бомбу, а потом еще одну. Хиросима и Нагасаки.
Он поворачивает дуло к окну. Ястреб в небе над долиной как
бы преднамеренно попадает в прицел его автомата.
Он закрывает глаза, и перед ним встают азиатские улицы,
объятые огнем. Огонь катится по городу жарким ураганом, сжигая его, словно
бумажный лист карты, испепеляя тела на своем пути, которые тенью исчезают в
воздухе.
Он снова содрогается, будто в ознобе тропической лихорадки,
от такого «мудрого достижения» Запада.
Он наблюдает за английским пациентом, который внимательно
слушает то, что говорят в наушниках. Прицел автомата движется по его носу,
ниже, к адамову яблоку, несколько выше ключиц. Кип задерживает дыхание. Рука
тверда, цель выверена точно.
Тогда англичанин переводит взгляд на него.
– Сапер.
В этот момент в комнате появляется Караваджо и направляется
к ним, но приклад, летя по дуге, толкает его в грудь, как тяжелый удар лапы
зверя. А потом, завершая движение, которому его обучили в казармах Индии и
Англии, Кип снова берет в прицел шею обгоревшего человека.
– Кип, давай поговорим.
Но его лицо заострилось и затвердело. Сдерживая слезы и
ужас, он глядит вокруг, на людей рядом, в другом свете. Наступит ночь, будет
туман, но темные глаза молодого воина не выпустят нового обнаруженного врага из
поля зрения.
– Мой брат говорил мне. «Никогда не забывай о Европе».
Он говорил: «Никогда не подставляй ей спину. Дилеры. Вербовщики. Картографы.
Никогда не доверяй европейцам. Никогда не здоровайся с ними». Но мы… О, нас так
легко увлечь! Мы поддались на ваши речи, награды и церемонии. Что я делаю эти
последние годы? Отрезаю провода, обезвреживаю дьявольские штуки. Зачем? Чтобы
это случилось?
– Что случилось? Господи, да скажи же нам, наконец!
– Я оставлю вам радио, где вам будет преподан урок
истории. Не двигайся, Караваджо. Все эти высокопарные речи королей, королев и
президентов… абстрактные рассуждения о цивилизации и о коричневой чуме, которая
ей якобы больше не угрожает. А вы послушайте, чем это пахнет. Послушайте радио
и почувствуйте торжество в интонациях… В моей стране, когда отец нарушает
справедливость, вы должны его убить.
