Разговаривая по ночам, они путешествуют в его страну пяти
рек
[96]
. Сатледж, Джелам, Рави, Чинаб, Биас
[97]
. Он ведет ее в гурдвару
[98]
, сняв с
нее туфли, и наблюдает, как она омывает ноги, мочит водой голову. Этот великий
храм, в который они пришли, был возведен в 1601 году, осквернен в 1757-м и
сразу же построен заново. В 1830 году его украсили золотом и мрамором.
«Если я приведу тебя сюда на рассвете, то над водой все
будет окутано туманом. Потом он поднимается вверх, открывая храм свету утренней
зари. Ты услышишь гимны святым – Рамананду, Напаку
[99]
и Кабиру
[100]
. Поют в центре
храма. Ты слышишь песни, вдыхаешь запахи фруктов, доносящиеся наплывающие из
окружающих садов, – гранаты, апельсины. Храм – убежище в потоке жизни, доступное
каждому. Это корабль, который преодолел океан невежества.»
Они проходят в ночи через серебряную дверь к алтарю, где под
балдахином из парчи лежит священная книга «Грантх Сахиб»
[101]
. Рейджи поют тексты
из этой книги. Играют музыканты. Они поют с четырех утра до одиннадцати вечера.
Книгу открывают наугад, выбирают строку, с которой можно начать, и в течение
трех часов до того, как туман поднимется и откроет Золотой Храм, голоса поющих
сплетаются и расплетаются с голосами не прерывающих чтения.
Кип ведет ее дальше, где у пруда рядом с деревом расположена
гробница, в которой похоронен Баба Гуджхаджи, первый маханта
[102]
этого храма.
Дерево суеверий, которому четыреста пятьдесят лет.
«Моя мать приходила сюда, чтобы привязать ленгочку на его
ветку и попросить у дерева сына, а когда родился мой брат, пришла снова, чтобы
оно благословило ее на второго. По всему Пенджабу растут священные деревья и
текут волшебные реки.»
Хана молчит. Он понимает, что в ней уже ничего не осталось
после потери ребенка и веры. Он ощущает всю глубину пугающей черной пропасти в
ее душе. Он всегда старается вызволить ее из долгих ночей печали: сначала не
стало ребенка, потом – отца.
– Я тоже потерял одного человека, который был мне
дорог, как отец, – сказал он.
Но она знает, что этот мужчина, находящийся сейчас рядом с
ней, – заговоренный. Он вырос в другом мире, и ему легко будет обрести свою
веру и найти замену потере, о которой он говорит. Есть люди, которых разрушает
несправедливость, а есть те, которые сохраняют стойкость. Если она спросит его
о жизни, он скажет, что у него все отлично, – несмотря на то что его брат
томится в тюрьме, друзья погибли, а сам он смертельно рискует каждый день.
Такие люди бывают удивительно добрыми, но и ужасающе
непробиваемыми одновременно. Кип мог целый день находиться в яме, обезвреживая
бомбу, которая способна убить его в любую минуту, мог вернуться домой
опечаленный, похоронив своего друга, но какие бы испытания его ни постигали, у
него всегда есть решение и свет. А у нее не было такого. Она ничего не видела в
будущем. Перед ним лежали разнообразные карты судьбы, и в храме Амритсара
[103]
приветствовали все вероисповедания и классы, и все ели вместе
[104]
. Ей бы тоже
разрешили положить деньги или цветок на простыню, расстеленную на полу, а потом
присоединиться к их протяжному пению.
Она бы очень хотела этого. Ее истинной природой, подлинной
сущностью ее натуры была печаль.
Кип разрешил бы ей войти в любые из тринадцати ворот его
характера, но она знала, что в случае опасности он никогда не попросит ее
помощи, а создаст вокруг себя пространство, запретную зону и не допустит туда
никого. Таков был его талант.
Сикхи, – говорил он, – отлично разбираются в технике. У нас
есть таинственная близость… как это сказать?
– Слабость?
– Да, слабость к технике.
Он мог часами находиться и их обществе и одновременно быть
затерянным в невообразимой дали благодаря ритмичной музыке из своего
детекторного приемника, которая была словно непроницаемый шлем, закрывающий
наглухо и уши, и лоб, и волосы на голове до самой шеи. Хана не верила, что
может полностью раскрыться ему и быть его возлюбленной до конца жизни. Он
двигался сквозь мир и события со скоростью, которая всегда позволяла найти
замену потере. Такова была его испитая природа, подлинная сущность его натуры.
И кто бы имел право осуждать его за это?
Каждый день Кип появлялся из палатки с мешком, переброшенным
через левое плечо, и отправлялся из виллы Сан-Джироламо. Каждое утро она видела
его, видела, как он радуется миру, возможно, в последний раз. Через несколько
минут он взглянет вверх на покалеченные снарядами кипарисы со сбитыми средними
ветвями. Возможно, так же шел по своей дороге Плиний… или Стендаль, потому что
события романа «Пармская обитель» происходили в этой части мира.
Кип посматривал вверх, на арку высоких раненых деревьев.
Перед ним расстилалась средневековая дорога, по которой шел не историк и не
писатель, не астролог и не монах, а он, молодой мужчина с самой странной
профессией, которую изобрело человечество в этом веке, – сапер, военный
инженер, обнаруживающий и обезвреживающий мины.
Каждое утро он появлялся из палатки, умывался и приводил в
порядок свою одежду в саду, а потом покидал виллу, даже не заходя в дом, –
махнет лишь рукой, если заметит ее, – будто слова, общение рассеивают, смущают,
отвлекают его, мешают слиться с машиной, которую ему предстоит понять. Позднее
она видит, как он обезвреживает дорогу в сорока метрах от дома.
В такой момент для него никто не существовал. Крыло
подъемного моста взлетало к надвратной башне после проезда рыцаря, и он
оставался лицом к лицу со всем остальным миром в спокойном единении со своим
строгим талантом, не допускающим отклонений или снисхождения.
