В пещере стало холодно. Он обернул женщину парашютом, развел
небольшой огонь из веток акации и окурил дымом все углы. Он вдруг понял, что не
может обращаться к ней прямо и открыто, как прежде, и поэтому попытался
говорить официальным тоном. Его голос, будто деревянный шар, отскакивал от
разрисованных стен.
– Я сейчас пойду за помощью, Кэтрин. Ты понимаешь?
Рядом есть еще один самолет, но у нас нет горючего. Если встречу караван или
джип, то вернусь скоро.
Он вытащил книгу Геродота и положил рядом с ней. Шел
сентябрь 1939 года. Выйдя из пещеры, из круга тускнеющего огня, он окунулся в
темноту, в пустыню, освещенную луной.
По валунам он подобрался к основанию плато и приостановился
там.
Ни машины. Ни самолета. Ни компаса. Только луна и его тень.
Он нашел каменный указатель из прошлого и определил направление к Эль-Таджу,
городу больше чем в ста километрах отсюда, с улицей, где продавали часы. Нужно
было идти на север-северо-запад. Он запомнил угол своей тени и пошел. Через
плечо висел кожаный мешок с водой, которая переливалась в нем, как плацента.
Нельзя было идти днем, когда сморщившаяся тень почти
полностью умещалась под его подошвами, и в сумерках, между заходом солнца и
появлением звезд. В это время все на диске пустыни было одинаковым, и
продвижение грозило отклонением от маршрута на девяносто градусов. Он ждал
появления живой карты звезд, затем устремлялся вперед, перечитывая эту карту
каждый час. Раньше, в их межвоенных экспедициях по пустыне, вперед пускали
проводников, которые тоже определяли путь по звездам и несли через плечо
длинные шесты с фонариками, а остальные шли за этими прыжками света в темноте.
Человек двигается по пустыне со скоростью верблюда, делая не
более четырех километров в час. Если повезет, можно найти страусиные яйца. Если
не повезет, песчаная буря заметет все следы. Он шел три дня без еды,
отказываясь думать о ней. Когда (и если) он доберется до Эль-Таджа, то поест
«абра». Это блюдо племена горан готовят из колоцинта, вываривая зернышки, чтобы
избавиться от горечи, а потом крошат их с финиками и стручками рожкового
дерева. Он пройдет по улицам с часами и гипсом.
«Да благословит Господь вашего попутчика», – сказал Мэдокс.
До свидания. Взмах руки. Бог есть только в пустыне, сейчас он хотел это
признать. Вне ее есть лишь торговля и власть, деньги и воина. Финансовые и
военные тираны правят миром.
Он был в разрушенной стране, двигался от песка к скалам. Он
старался не думать о женщине. Потом, словно средневековые замки, появились
холмы. Он шел, пока его тень не наткнулась на тень горы. Кусты мимозы.
Колоцинты Он выкрикнул ее имя в темноту скал, потому что «зло – это душа
голоса, пробуждающаяся в пустоте».
А потом был Эль-Тадж. Почти всю дорогу он представлял себе
улицу зеркал. Когда же он появился на окраине поселения, его окружили джипы с
англичанами и забрали его. Они не хотели слушать то, что он говорил о женщине,
лежащей раненой в Увейнате, в ста десяти километрах отсюда. Они вообще ничего
не хотели слушать.
* * *
– Вы хотите сказать, что англичане вам не поверили?
Никто вас не слушал?
– Никто не слушал.
– Почему?
– Я неправильно назвал им фамилию.
– Вашу?
– Нет, свою я назвал.
– Тогда почему же?
– Ее. Ее фамилию. Фамилию ее мужа.
– А что вы сказали?
Он ничего не отвечает.
– Проснитесь! Что вы сказали?
– Я сказал, что она моя жена. Я сказал «Кэтрин». Ее муж
был мертв. Я сказал, что она ранена и сейчас лежит в пещере на плато
Гильф-элъ-Кебир в Увейнате, к северу от колодца Айн-Дуа. Она нуждается в воде и
еде. Я пойду с ними, я покажу им дорогу. Все, что мне нужно – это джип. Только
один из их чертовых джипов. Может быть, после этого путешествия я показался им
кем-то вроде тех безумных пророков пустыни… Нет, я так не думаю Уже началась
война, и они как раз вылавливали в пустыне тайных агентов. И каждый человек с
иностранным именем, который забредал в этот маленький оазис, был под
подозрением. Она была всего в сотне километров, а они не хотели слушать меня.
Эта случайная группа в английской форме в Эль-Тадже. Я, должно быть, казался
неистовым. У них была и передвижная тюрьма с плетеными клетками размером с
душевую. Меня поместили в такую и поставили в грузовик. Я бился в ней, пока не
выпал на улицу. Я кричал: «Кэтрин» Я кричал: «Гильф-эль-Кебир». А единственное
имя, которого они ждали и которое мне следовало выплюнуть, уронить в их ладони,
как визитную карточку, было «Клифтон».
Они опять забросили меня в грузовик. Я был еще одним
возможным второсортным шпионом. Еще один международный обломок.
* * *
Караваджо хочет встать и уехать из этой виллы, из этой
страны, от осколков войны. Он просто вор. Все, чего он хочет, это чтобы рядом
были сапер и Хана или, еще лучше, люди его возраста, в баре, где он знает
каждого, где он может потанцевать и поговорить с женщиной, прислониться головой
к ее плечу… Но для этого прежде всего нужно вырваться из плена морфия.
Необходимо оторваться от невидимой дороги в Эль-Тадж. Этот мужчина, который,
как он уверен, и есть Алмаши, крепко привязал его к себе и к морфию, чтобы
получить возможность напоследок вернуться в свой мир, в свою печаль. Теперь уже
в самом деле не имеет значения, на чьей стороне он был во время войны.
Но Караваджо снова наклоняется вперед.
– Я хочу еще кое-что узнать.
– Что?
– Мне нужно узнать, не вы ли убили Кэтрин Клифтон. То
есть, если вы убили Джеффри Клифтона, то этим убили и ее.
– Нет. Я никогда даже и не думал об этом.
– Я спрашиваю об этом потому, что мистер Клифтон
работал на британскую разведку. Вовсе он не был тем наивным англичанином, за
которого вы его принимали. Ваш дружелюбный мальчик. Англичане были
заинтересованы в том, чтобы он следил за вашей странной компанией в
египетско-ливийской пустыне. Они знали, что когда-нибудь в этой пустыне
развернутся военные действия. Он был специалистом по аэрофотосъемке, и его
смерть обеспокоила их. И все еще беспокоит. Они задают много вопросов. Им было
с самого начала известно о вашей связи с его женой. Хотя Клифтон не знал об
этом. Они думали, что его смерть была подстроена, что она как защита,
поднимающая разводной мост. Они ждали вас в Каире, но вы, конечно, вернулись в
пустыню. Позже, когда меня послали в Италию, я пропустил, чем закончилась эта
история, и не представлял, что с вами случилось.
– Значит, вы разыскивали меня.
Нет, я пришел сюда из-за девушки. Я знал ее отца. И уж никак
не ожидал, что здесь, на этой полуразрушенной вилле, встречу графа Ладислава де
Алмаши Честно признаюсь, вы мне больше понравились, чем все, с кем я до этого
работал.
* * *
Прямоугольник света, который переполз на сидящего Караваджо,
обрамлял его грудь и голову так, что английскому пациенту лицо собеседника
представлялось портретом. В приглушенном свете поздних вечеров его волосы могли
еще показаться темными, но сейчас седина видна была ярко и отчетливо; зато
мешки под глазами стерлись, как бы растаяли в темно-розовых лучах заката.
