С той минуты, когда в холле бара Гроппи она не отвечает на
его приветствие, он становится безумным. Он не в силах смириться с тем, что
может так просто ее потерять. Он знает, что угроза потери отступит, если они
будут вместе, будут крепко держать друг друга в объятиях, будут взаимно беречь
себя от этой боли. Не возводя стен.
Солнечный свет заливает его комнату в Южном Каире. Его рука
вяло лежит на книге Геродота, а все тело напряжено, поэтому он пишет
неразборчиво, неуклюже водя пером по бумаге. Он едва может написать слова
«солнечный свет». Или слово «влюблен».
* * *
В комнату отражается свет от реки и пустыни за ней и падает
с потолка и стен на ее шею, на ступни, на шрам от прививки на правой руке,
который он так любит. Она садится на кровати, обхватив руками колени. Он
скользит ладонью по ее плечу, ощущая капельки пота. «Это мое плечо, – думает
он, – не ее мужа, а мое.» Любовники предлагают друг другу свои тела без
остатка, каждую частицу, здесь и сейчас. В этой комнате с окном, выходящим на
реку вдали.
За те несколько часов, которыми они располагали, солнце
село, и остался только этот отсвет заката от реки и от пустыни.
Когда вдруг случается неожиданный редкий дождь, они подходят
к окну, вытягивая руки, стараясь дать как можно больше влаги своим разморенным
жарой телам. На улице слышны крики, приветствующие этот кратковременный ливень.
– Мы никогда больше не будем любить друг друга. Мы
никогда не сможем быть вместе.
– Я знаю, – говорит он.
В тот вечер она так настойчиво повторяла слова о разлуке.
Она сидит, погруженная в себя, в броне от этого ужасного
открытия, сквозь которую он не может пробиться. Только его тело рядом с ней.
– Никогда больше. Что бы ни случилось.
– Да.
– Это его убьет. Ты понимаешь?
Он ничего не говорит, отказываясь от попытки увлечь ее за
собой.
Спустя час они выходят на улицу. Вдалеке слышны песни,
которые доносятся из открытых окон кинотеатра «Музыка для всех». Они должны
расстаться сейчас, пока не закончился сеанс, чтобы ее не мог увидеть кто-нибудь
из знакомых.
Они в ботаническом саду, возле кафедрального собора Всех
Святых. Она видит слезинку на его щеке, подается вперед и слизывает ее языком.
Так же, как она слизывала кровь с его руки, когда он готовил
для нее и порезался. Кровь. Слезы. Он чувствует, как его тело опустошается,
внутри только безжизненный холодный дым. Все, что осталось, – это знание
будущего желания. Все, что следовало бы сказать, он не может сказать этой
женщине, которая открыта, как рана, молода и еще не смертна. Он не может
предложить никакой альтернативы тому, что больше всего любит в ней, – она не
склонна к компромиссам, хотя лирические стихи, которые она все так же любит,
легко уживаются для нее с реальным миром. Он знает, что вне этих качеств в мире
нет порядка.
Ее настойчивость этим вечером. Двадцать восьмого сентября.
Лунный свет почти высушил капли дождя на деревьях. Ни одна прохладная капля не
упадет на его лицо, как слеза. Расставание в парке Гроппи. Он не спрашивает,
дома ли ее муж. Дом – вот это освещенное высокое здание через дорогу.
Он видит ветви пальм над собой и их вытянутые листья. Похоже
на ее голову и волосы над ним, когда они занимались любовью.
Сейчас они прощаются без поцелуя. Только объятие. Он
отрывается от нее и идет прочь. Потом оборачивается. Она все еще стоит там. Он
подходит к ней и, подняв указательный палец, говорит:
– Я хочу, чтобы ты знала. Я пока по тебе не скучаю.
И пытается улыбнуться, но это дается ему с трудом. Его лицо
ужасает ее, она резко дергает головой и ударяется виском о столбик ворот. Он
видит, как ей больно, как она поморщилась. Но они уже разделились. Каждый
пойдет своей дорогой. Между ними стена, которую она сама хотела возвести. Ее
рывок, ее боль – это все случайно, непреднамеренно. Она подносит руку к виску.
– Будешь скучать, – говорит она.
«С этой минуты, – прошептала она ему раньше, – наши души или
найдут друг друга, или потеряют.»
Как это происходит? Любовь обрушивается на тебя или ты
падаешь в нее – и так или иначе рассыпаешься на кусочки.
Я лежал в ее объятиях. Я поднял рукав ее рубашки выше, к
плечу, чтобы видеть шрам от прививки. «Я люблю его», – сказал я. Этот бледный
ореол на ее руке. Я вижу, как медсестра инструментом царапает и потом пробивает
ее кожу, вводя сыворотку, вижу, как это было много лет назад, когда ей было
всего девять лет и она училась в школе.
VI. Тайник в пустыне
Он пристально смотрит вдоль кровати, по длине которой
протянулась дорожка из простыни, а у изножия стоит Хана. Она обмыла его, а
сейчас отламывает верхушку ампулы с морфием и поворачивается к нему, чтобы
сделать очередной укол. Его кровать – как лодка, на которой он плывет. Морфий
разливается по его телу и вызывает воспоминания о событиях и местах, словно
географические карты, умещающие целый мир на плоском листе бумаги в двух
измерениях.
* * *
Долгие вечера в Каире. Море ночного неба простирается над
головой; ястребов выпускают с наступлением сумерек, и они устремляются дугой
навстречу последнему свету пустыни в слаженном полете, будто бросаемые сеятелем
зерна.
В 1936 году здесь можно было купить все – от собаки или
птицы, которая возвращалась по одному звонкому свистку, до тех ужасных уздечек,
которые надевались на мизинец женщины так, что она была привязана к вам на
многолюдном рынке.
В северо-восточной части Каира была школа монахов, а за ней –
базар Хан-эль-Халили.
Мы смотрели из окна на узкие улочки, на котов, которые
лениво развалились на крышах из рифленого железа и тоже поглядывали вниз, на
улицу и ларьки. И над всем этим была наша комната. Окна с видом на минарет,
фелуки, котов, ужасный шум. Она рассказывала мне о садах своего детства. Когда
Кэтрин не могла заснуть, она описывала мне сад своей матери, в подробностях,
каждую клумбу, пруд, в котором водилась рыба и который замерзал в декабре,
скрип решеток, увитых розами. Она брала мою руку за запястье, там, где
сливаются вены, и подносила к впадинке у основания своей шеи.
* * *
Март 1937 года, Увейнат. Мэдокса раздражает разреженный
воздух. Всего четыреста метров над уровнем моря, но и эта минимальная высота
раздражает его. Для того чтобы посвятить себя пустыне, он оставил родную
деревушку Марстон Магна в Сомерсете
[65]
, нарушил все традиции и привычки, поэтому
имел право на близость к уровню моря, так же, как и на постоянную жару пустыни.
– Мэдокс, как называется впадинка у основания женской
шеи? Спереди. Вот здесь. Есть у нее название? Эта впадинка размером с
подугленку большого пальца?
