«Потому что города, которые были великими раньше, сейчас
стали маленькими, а те, которые числятся великими в мое время, были маленькими
еще раньше… Счастье человека никогда не ждет на одном месте.»
* * *
В 1936 году молодой человек по имени Джеффри Клифтон
встретил в Оксфорде друга, который рассказал ему, чем мы занимаемся. Он
связался со мной, на следующий день женился и через две недели прилетел с женой
в Каир.
Дело в том, что нам приходилось путешествовать на большие
расстояния и поэтому требовался самолет. А Клифтон был богат, умел летать, и
самое главное – у него был собственный самолет. Модель «Мотылек». Спортивная.
Так эта пара вошла в наш мир, где нас было четверо – принц
Кемаль эль Дин, Белл, Алмаши и Мэдокс. Мы все были еще во власти
завораживающего названия Гильф-эль-Кебир. Где-то там, на Гильфе, скрывалась
Зерзура, чье название появляется в старых арабских хрониках еще в тринадцатом
столетии.
Клифтон встретил нас в Эль-Джофе, к северу от Увейната. Он
сидел в своем двухместном самолете, а мы шли ему навстречу из базового лагеря.
Он встал в кабине и налил себе из фляжки. Рядом сидела его жена.
– Я назову это место «Сельский клуб Вир Мессаха», –
объявил он.
Я наблюдал за дружелюбной неуверенностью, которая сквозила в
лице его жены, за гривой ее волос, когда она стянула с головы кожаный шлем.
Они были молоды и едва ли не годились нам в дети. Они
вылезли из самолета и поздоровались с нами.
Это был 1936 год, начало нашей истории…
Они спрыгнули с крыла «Мотылька». Клифтон подошел к нам,
протягивая флягу, и мы по очереди отхлебнули теплый коньяк. Он был из тех, кто
любит церемонии. Он назвал свой самолет «Медвежонок Руперт». Не думаю, чтобы
ему так уж сильно нравилась пустыня, но он испытывал благоговение перед нашей
сплоченной группой, членом которой тоже хотел стать, – как разбитной
студент-выпускник, испытывающий благоговейный трепет в торжественной тишине
библиотек. Мы не ожидали, что он прибудет сюда прямо с женой, но, как мне
кажется, отреагировали на это довольно вежливо. Она стояла там, а песок оседал
в гриве ее волос.
Как воспринимала нас эта молодая пара? У каждого из нас к
тому времени уже было имя в истории исследований пустыни. Мы уже написали
немало трудов о строении дюн и барханов, об исчезновении и новом появлении
оазисов, о затерянной культуре пустынь. Казалось, нас интересовало только то,
что не покупалось и не продавалось, и это вряд ли было понятно во внешнем мире.
Мы говорили о географических широтах или о событии, которое произошло семьсот
лет назад. Нас занимали теоремы исследований. Крайне любопытной считалась
информация о том, что Абд-эль-Мелик-Ибрагим-эль-Зувайя, живший в оазисе Зук и
разводивший верблюдов, был первым человеком среди этих племен, который знал
понятие «фотография».
Клифтоны переживали последние дни своего медового месяца.
Они остались в лагере, а я отправился с проводником в Куфру, где провел много
времени, пытаясь проверить мои теории, которые пока держал в секрете от
остальных. Через трое суток я вернулся в базовый лагерь в Эль-Джоф.
Мы сидели у костра. Клифтоны, Мэдокс, Белл и я. Если немного
отклониться назад, ты пропадаешь в темноте. Кэтрин Клифтон начала что-то
декламировать, и моя голова будто выкатилась из круга света, создаваемого
пламенем.
Черты ее лица были классическими. Ее родители, несомненно,
принадлежали к числу влиятельных и известных «законной» истории людей. Мне не
нравилась поэзия, пока я не услышал, как эта женщина читает стихи. И здесь, в
пустыне, она решила вспомнить свои университетские годы и поведать нам о них,
описывая звезды, – как Адам нежно обучал свою единственную женщину, применяя
изящные сравнения.
…Нет, не зря
Глубокой ночью тысячи светил,
Никем не созерцаемые,
льют Сиянье дружное. Не полагай,
Что если б вовсе не было людей,
Никто бы не дивился небесам,
Не восхвалял бы Господа. Равно –
Мы спим ли, бодрствуем, – во всем, везде
Созданий бестелесных мириады,
Незримые для нас; они дела
Господни созерцают и Ему
И днем и ночью воздают хвалы.
Нередко эхо из глубин дубрав,
С холмов отзывчивых доносит к нам
Торжественные звуки голосов
Небесных, воспевающих Творца, –
Отдельных или слитых в дивный хор,
И оглашающих поочередно
Полночный воздух!…
[63]
В ту ночь я влюбился в голос. Только в голос. Я ничего не
хотел слышать, кроме него. Я встал и отошел.
* * *
Я представлял ее ивой. Какой бы она была зимой, в моем
возрасте? Я смотрел на нее – всегда! – глазами Адама. Я видел, как она неловко
вылезала из самолета, как наклонялась к огню, чтобы подбросить ветку, как она
пила из фляги, отставив локоть в мою сторону.
Через несколько месяцев мы вальсировали вместе на одной из
вечеринок в Каире. Хотя она немного выпила, ее лицо оставалось неприступным.
Даже сейчас мне кажется, что именно такое лицо раскрывало ее сущность, то самое
лицо, которое было у нее тогда, когда мы оба чуть-чуть опьянели, но еще не
стали любовниками.
Все эти годы я пытался разобраться, что она хотела сказать
мне таким взглядом. Сначала мне казалось, будто это презрение. Теперь я думаю,
что она изучала меня. Она была неопытна, а во мне ее что-то удивляло. А я вел
себя так, как обычно веду себя в барах, но на этот раз не учел, что компания
совсем другая. Я забыл, что она моложе меня.
Она изучала меня. Так просто. А я следил за ее застывшим
взглядом, словно пытался уловить момент, когда она выдаст себя.
Дайте мне карту, и я построю вам город. Дайте мне карандаш,
и я нарисую вам комнату в Южном Каире, карты пустынь на стене. С нами всегда
была пустыня. Я просыпался, поднимал глаза и видел карту старинных поселений
вдоль средиземноморского побережья – Газала, Тобрук, Мерса-Матрух, а к югу
нарисованные карандашом пересохшие русла рек – вади – и окружающие их желтые
тени, в которые мы вторгались, пытаясь затеряться в них.
«Моя задача состоит в том, чтобы кратко описать несколько
экспедиций, предпринятых на плато Гилъф-элъ-Кебир. Доктор Берманн немного позже
пригласит нас в пустыню в таком виде, в каком она существовала тысячи лет
назад…»
Вот так начинал Мэдокс свой доклад в Кенсингтон-Гор. Но в
протоколах заседаний Географического общества вы не найдете нарушения правил;
там не фиксируются любовные сцены. Наша комната никогда не появится в подробных
отчетах, требующих тщательного описания каждого холмика, каждого исторического
события.
