Древние египтяне, вероятно, считали, что к западу от
городов-оазисов уже нет ничего. Там мир для них кончался, потому что в пустыне
не было воды. Но на огромных просторах пустынь вас всегда окружает забытая
история. Племена тебу и сенуси бродили когда-то здесь, и у них были колодцы,
местонахождение которых хранилось в тайне. Ходили слухи о плодородных землях,
раскинувшихся где-то в недрах этой пустыни. Арабские писатели тринадцатого века
упоминали о Зерзуре: «Оазис Маленьких Птичек», «Город Акаций». В «Книге о
затерянных сокровищах» («Китаб аль Кануш») Зерзуру называют белым городом,
«белым, как голубь».
Посмотрите на карту Ливийской пустыни, и вы увидите имена
этих исследователей. Кемаль эль Дин в 1925 году практически один организовал
первую современную большую экспедицию. Багнольд в 1930 – 1932 годах. Алмаши –
Мэдокс в 1931 – 1937 годах. Как раз севернее тропика Рака.
[56]
На протяжении межвоенного периода мы были маленькой кучкой
неутомимых исследователей, которые составляли карты и совершали все новые и
новые вылазки в пустыню. Мы собирались в Дахле или Куфре
[57]
, как будто это были
бары или кафе.
Багнольд называл нас «оазисным клубом». Мы не сердились на
него, потому что очень хорошо и давно знали друг друга, знали наши сильные
стороны и слабости. И мы прощали Багнольду некоторые вольности за то, что он
так здорово описал дюны:
«Складки гофрированного песка напоминают волнистую
поверхность верхнего неба у собаки».
В этом был весь Багнольд, любознательность которого заставила
его даже засунуть руку в пасть собаки.
* * *
1930 год. Наша первая экспедиция, когда мы двигались из
Джагбуба на юг в пустыню, где еще оставались племена зувайя и маджабра. Семь
дней до Эль-Таджа. Мэдокс, Берманн и еще четверо. Несколько верблюдов, лошадь и
собака. Мы стартовали, напутствуемые старой шуткой: «Песчаная буря в начале
путешествия приносит удачу».
За первый день мы прошли на юг около тридцати километров,
прежде чем разбили лагерь. Утром уже в пять мы были на ногах, выбрались из
палаток. Было слишком холодно. Мы сели вокруг костра, а за спинами стояла
темнота. Над нами висели последние звезды. До восхода солнца было еще часа два.
Мы передавали друг другу стаканы с горячим чаем, спасаясь от холода. Рядом
полусонные верблюды вяло жевали финики, прямо с косточками. Мы позавтракали и
выпили еще по три стакана горячего чая.
А через несколько часов неизвестно откуда на нас налетела
песчаная буря, нарушив прозрачную чистоту утра. Легкий освежающий ветерок
постепенно усиливался. Мы посмотрели под ноги и увидели, что поверхность
пустыни меняется. Передайте мне книгу… вот здесь. Вот как прекрасно описал
такие бури Гассанейн Бей:
«Кажется, что под землей проложены паровые трубы с тысячами
отверстий, сквозь которые вырываются тоненькие струйки дыма. Песок поднимается
вверх вихревыми струйками. Ветер усиливается, и дюйм за дюймом вся земля
превращается в поток вихрей. Кажется, что вся поверхность пустыни поднимается,
подчиняясь какой-то внутренней силе. Крупные камешки больно ударяют о голени,
колени, бедра. А мелкие песчинки забивают лицо и волосы. Небо темнеет, почти
ничего не видно, вся вселенная в песке».
Нам нужно было двигаться. В этом – единственное спасение.
Если вы останавливались, то превращались в пленников песка, и он засыпал вас,
как любой неподвижный предмет. Вы могли исчезнуть навсегда. Такие бури
продолжаются иной раз по пять часов. Позже, когда у нас уже были грузовики, мы
все равно не останавливались, а продолжали двигаться, даже ничего не видя перед
собой. Но хуже всего, если песчаная буря пришла ночью. Однажды севернее Куфры с
нами такое случилось. В три часа ночи. Ветер вырвал крюки, к которым были
прикреплены палатки, и мы покатились вместе с палатками, погружаясь в песок,
словно тонущий корабль в воду, тяжелея, задыхаясь, пока нас не спас погонщик
верблюдов.
За девять дней экспедиции мы пережили три бури. Мы
заблудились и не смогли найти небольшие поселки, в которых планировали
пополнить запасы продуктов. Лошадь исчезла. Три верблюда погибли. В последние
два дня у нас не осталось еды – только чай. Последними ниточками, связывающими
нас с миром, были позвякивание закопченного чайника, длинная ложка и стакан,
который передавали из рук в руки в утренней темноте. На третий день мы
перестали разговаривать друг с другом. Все, что имело тогда значение, – это
тепло костра и стакана коричневой жидкости.
По чистой случайности мы наткнулись в пустыне на город
Эль-Тадж. Я шел по базару, по улице, где продавали часы, а дальше – барометры,
мимо палаток с ружьями, лотков, где продавали итальянский томатный соус и
другие консервы из Бенгази
[58]
, миткаль из Египта, украшения из страусовых
перьев, зубные врачи предлагали свои услуги, а торговцы – книги. Мы все еще не
могли говорить, каждый из нас был погружен в свой мир. И в этот мир, новый для
нас, мы входили медленно, с трудом, словно утопленники, вернувшиеся к жизни. На
центральной площади Эль-Таджа мы уселись и ели баранину, рис, пироги «бадави»,
пили молоко со взбитым миндалем. Все это после однообразных церемоний долгого
ожидания трех стаканов чая, приправленного мятой.
Как-то в 1931 году я путешествовал с караваном бедуинов, и
мне сказали, что в пустыне есть еще один исследователь. Им оказался
Фенелон-Барнес, который составлял каталог окаменевших деревьев. Я нашел его
лагерь, но его самого там не было – ушел в однодневную экспедицию. Я вошел в
его палатку и осмотрелся: связки карт, семейные фотографии, которые он всегда
возил с собой, и прочее. Уже выходя, я заметил вверху зеркало, прикрепленное
гвоздиками к стене из шкур, в котором отражалась постель. Там, под одеялами,
кто-то лежал, может, собака. Я откинул одеяло и увидел маленькую арабскую
девочку, которая спала там, связанная.
* * *
К 1932 году Багнольд закончил свои экспедиции, а Мэдокс и
другие были разбросаны по всей пустыне. Кто искал пропавшую армию Камбиза
[59]
,
кто – Зерзуру. 1932, 1933 и 1934 годы. Мы не видели друг друга месяцами. Только
бедуины и мы в окрестностях Дороги Сорока Дней. Я видел многие племена пустыни.
Это самые красивые люди, которых я когда-либо встречал. Им было безразлично,
какой мы национальности – немцы или англичане, венгры или африканцы. Вскоре и
нам это стало безразлично. Мне сделалось ненавистно самое понятие нации.
Постоянное осознавание, ощущение своей и чужой национальной принадлежности
разрушает человека. Мэдокс погиб только из-за этого.
