Ночами они стонали и кричали друг на друга, чтобы не сойти с
ума. Их одежда разбухала от холодной воды, а мост медленно растягивался над их
головами. А через два дня – новая река, новый мост. Почти на каждой реке,
которую им приходилось форсировать, был разрушен мост, как будто ее название
было вытерто, как будто на небе не было звезд, а в домах – дверей.
Подразделения саперов входили в реку, обвязавшись веревками, тянули тросы на
плечах, закручивали гаечными ключами промасленные болты, чтобы меньше скрежетал
металл, а потом по этим собранным мостам маршировали войска, проезжала техника,
а саперы все еще стояли внизу, в воде.
Поэтому часто артобстрел или бомбежка заставали их на
середине реки. Взрывы освещали берега, заросшие тиной, раздирали на части сталь
и железо, выбрасывали осколки на камни. И ничто не могло защитить их – река
была похожа на тонкий шелк, вспарываемый металлом.
Он все это пережил. И он знал, как быстро заснуть, в отличие
от нее, у которой были свои реки для воспоминаний.
Да, Караваджо сможет объяснить ей, как утонуть в любви. Даже
как утонуть в осторожной любви.
– Кип, я хочу показать тебе реку Скутаматта, – сказала
она. – Я хочу показать тебе озеро Дымное. Женщина, которую любил мой отец,
живет на озерах и плавает на каноэ лучше, чем водит машину. Мне не хватает
грома, который вырубает электричество. Я хочу познакомить тебя с Кларой,
королевой каноэ, последней, кто остался в нашей семье. Мой отец пожертвовал ею
ради войны.
* * *
Хана без колебаний, не останавливаясь, идет ночью к его
палатке. Она хорошо знает дорогу. Деревья просеивают сквозь листву лунный свет,
как будто она попала в лучи круглого зеркального шара в танцевальном зале. Она
влезает к нему в палатку, прикладывает ухо к его груди и слушает, как бьется
его сердце, подобно тому, как он слушает тиканье часового механизма в мине. Все
спят, кроме нее.
IV. Южный Каир, 1930-1938
В течение сотен лет после Геродота западный мир почти не
проявлял интереса к пустыне. Это длится до начала двадцатого века. С 425 года
до Рождества Христова все европейцы отводят от нее взгляд. Полное молчание.
Девятнадцатое столетие стало веком искателей рек. А затем, в 1920-х годах,
пришел запоздалый, но, казалось бы, радостный и приятный постскриптум истории
этого потаенного уголка земной суши. Исследователи-энтузиасты организовывали
экспедиции на свои личные средства, а затем представляли результаты в
Королевское географическое общество в Лондоне, в Кенсингтон-Гор
[52]
. Это были
усталые люди, опаленные солнцем пустыни, которые, словно моряки Конрада
[53]
,
чувствовали себя не в своей тарелке в городских такси и не понимали плоского
юмора водителей автобусов.
Направляясь на очередное заседание членов Географического
общества из пригородов в Найтсбридж
[54]
, они часто теряются в поездах, не могут
найти билет, мысленно путешествуя но старым картам, ни при каких
обстоятельствах не расстаются со своими рюкзаками, где хранятся их записи,
собиравшиеся долго и мучительно. Эти романтики неизведанных земель,
принадлежащие к разным странам и национальностям, едут в Лондон в шесть часов
вечера, когда «все нормальные люди» разъезжаются из Лондона по домам. Но это
как раз то время, когда можно уединиться. Прибыв в Кенсингтон-Гор и пообедав в
«Лайонз Корнер Хаус», они входят в здание Географического общества и садятся
где-нибудь на галерке в лекционном зале, рядом с огромным каноэ племени маори,
еще раз просматривая свои записи. А в восемь часов начинается обсуждение.
Здесь читают лекции раз в две недели. Кто-то выступает,
кто-то благодарит. Обычно последний оратор подтверждает или определяет
практическую значимость полученных результатов, иногда делает мягкие
критические замечания, но без развязности, без дерзких слов и представляющегося
неуместным пыла. Все признают, что основные докладчики весьма близки к фактам,
и даже о самых рискованных предприятиях говорят спокойно.
«Мое путешествие по Ливийской пустыне от Сокума на
Средиземном море до Элъ-Обейда в Судане проходило по одному из сухопутных
путей, который представляется интересным с географической точки зрения…»
Людей, которые собрались в этом зале с дубовыми стенами,
никогда не интересует, сколько лет и средств ушло на подготовку, финансирование
и осуществление той или иной экспедиции. На прошлой неделе лектор привел факт
исчезновения тридцати человек во льдах Антарктики. И о подобных же потерях от
чрезмерной жары и песчаных бурь сообщалось без особой помпы, довольно
сдержанно. Все человеческие факторы и денежные затруднения остаются «за кадром»,
лежат по другую сторону принятых рамок и не подвергаются здесь обсуждениям, в
основном касающимся поверхности Земли, которая «представляется интересной с
географической точки зрения».
«Возможно ли использовать в этом районе другие впадины,
кроме широко обсуждавшейся Вади-Райан, в связи с ирригацией или мелиоративным
дренажом дельты Нила?»
«Правда ли, что артезианские скважины в оазисах постепенно
исчезают?»
«Где можно искать таинственную Зерзуру?»
«Остались ли еще нетронутые исследованиями «потерянные»
оазисы?»
«Где находятся черепаховые болота, о которых сообщается у
Птолемея?»
Джон Белл, директор Института исследований пустыни в Египте,
задавал эти вопросы еще в 1927 году. К 1930 году сообщения в газетах стали еще
сдержаннее:
«Мне бы хотелось добавить несколько слов по некоторым
вопросам, поднятым в интересном обсуждении доисторической географии оазиса
Харга…»
К середине тридцатых годов Зерзура была найдена экспедицией
графа Ладислава Алмаши.
[55]
В 1939 году великое десятилетие экспедиций в Ливийской
пустыне завершилось, а этот огромный и безмолвный кусок земли стал театром
военных действий.
* * *
Лежа в беседке из зелени над головой, обгоревший пациент
видит сцены из дальнего прошлого. Словно рыцарь в Равенне, мраморное надгробие
которого кажется живым, почти прозрачным, а он смотрит вдаль, приподнявшись на
своем ложе из камня. Он видит долгожданный дождь в Африке, жизнь в Каире,
тогдашние дни и ночи. Хана сидит у его постели и путешествует вместе с ним,
словно преданный оруженосец.
* * *
В 1930 году мы начали картографировать большую часть плато
Гильф-эль-Кебир, не оставляя поиски затерянного оазиса, который назывался
Зерзура. Город Акаций.
В нашей группе, состоявшей из европейцев-«пустынников», было
несколько человек. Джон Белл, который видел Гильф еще в 1917 году. Кемаль эль
Дин. Багнольд, который нашел южный путь к Песчаному Морю. Мэдокс, одержимый
исследованиями пустыни. Его Высочество Васфи Бей. Фотограф Каспариус, геолог
доктор Кадар и Берманн. Гильф-эль-Кебир – огромное плато, расстилающееся в
Ливийской пустыне, «размером со Швейцарию», как любил говорить Мэдокс, – было
нашим сердцем. Плато медленно и плавно снижалось к северу, а его откосы
обрывались к востоку и западу. Оно выступало из пустыни в шестистах километрах
к западу от Нила.
