Хотя Айрис вроде бы нравилось пение, Уинни знал, что она резко реагирует на обращенные к ней слова, особенно если с ней заговаривают незнакомые люди. Он не хотел сказать что-то не то, вызвав бурное отторжение.
Чего ему хотелось — и он полагал, что это наилучший вариант, — так это отвести ее назад, в квартиру сестер Капп, тем же путем, каким они сюда пришли, в надежде встретиться со своими матерями. Но после того, как отец сказал ему, что он может стать маменькиным сынком или аутистом, если будет читать так много книг, Уинни почитал об аутизме и знал, что аутисты — не все, но большинство — прикосновений терпеть не могли. Даже больше, чем пытающихся заговорить с ними незнакомцев.
Аутистов следовало только пожалеть, а болезнь эта таила в себе много загадок. Разумеется, от чтения книг человек не мог стать аутистом. Уинни даже задавался вопросом, то ли отец пудрил ему мозги, то ли показал себя полнейшей невежей. Ему не хотелось думать об отце как о невеже. И он решил, что старина Фаррел Барнетт пудрил ему мозги, с тем чтобы не мытьем, так катаньем убедить заняться рестлингом, начать играть на гитаре или на саксофоне, короче, стать мужчиной.
Даже зная, что Айрис надо отсюда увести, Уинни не решался взять ее за руку. Предположил, что лучше ухватиться за рукав свитера и потянуть за собой. Тогда, возможно, она не обидится, не разозлится, не испугается, у нее не возникнет тех чувств, которые могло вызвать непосредственное прикосновение.
И Уинни уже протянул руку к рукаву Айрис, когда внезапно почувствовал, как что-то движется в его голове, словно он родился с капсулой с паучьими яйцами в мозгу, и теперь маленькие паучки начали вылупляться из яиц. Когда Уинни прижал руки к ушам, ничего не изменилось, маленькие паучки продолжали танцевать в голове, но он понял — а интуитивно осознал еще раньше, — что это пение воздействует на него, гипнотизирует, зомбирует.
И, прежде чем он успел ухватить Айрис за рукав, девочка шагнула к ближайшей стене, и одновременно что-то вылезло из трещин в штукатурке. На мгновение Уинни подумал, что это иллюзия, вызванная пульсирующим свечением грибов, но потом понял, что из трещин полезли белые извивающиеся черви, а может, побеги какого-то диковинного растения, растущие очень и очень быстро, как в покадровой съемке или как растение-мясоед в фильме «Лавка ужасов».
[46]
Айрис широко раскинула руки, словно собиралась дойти до самой стены и всем телом прижаться к этим жадным щупальцам или побегам, чем бы они ни были.
Только что народившиеся паучки в голове Уинни заговорили голосами паучков в «Паутине Шарлотты»,
[47]
но Уинни сомневался, что они такие же милые, как детки Шарлотты. Эти объясняли ему, что Айрис собирается поступить очень и очень правильно, что правильнее поступить просто нельзя. Он понимал не их язык, а смысл слов. Они убеждали его последовать примеру девочки и обрести то самое безмерное счастье, к которому она устремилась.
Скорее всего, годы сопротивления пропаганде отца выработали у Уинни иммунитет к промыванию мозгов, потому что он не повелся на обещания паучков. Закричал: «Айрис, нет!» — ухватился за рукав свитера и потащил девочку к двери, тогда как белые щупальца лихорадочно пытались дотянуться до них.
* * *
Туайла Трейхерн
«Айрис, нет!»
Сходя с нижней ступеньки лестницы, Туайла услышала крик сына, донесшийся из соседней или более дальней комнаты. Эти два слова безмерно ее обрадовали, означая, что он жив. Но тревога в его голосе пронзила ее сердце, которое и так молотило по ребрам, как молот по наковальне.
На пару с Сайклс она бросилась через пустую комнату, на звуки пения, с криком: «Уинни! Я здесь!»
Почти добравшись до арки между комнатами, они услышали крик Уинни, перекрывающий пение:
— Мама! Не приближайся!
Она чуть не пропустила предупреждение мимо ушей. Ничто не могло удержать ее. И хотя Спаркл ощущала то же стремление обнять и прижать к груди Айрис, она схватила Туайлу за руку, так что обе, словно наткнувшись на невидимую стену, остановились на пороге следующей комнаты.
За порогом светящиеся колонии грибов ритмично прибавляли в яркости и меркли, заставляя тени метаться по комнате. Сотни белых шнуров, от шести до десяти футов в длину, тоньше карандаша, вылезли из щелей в штукатурке стен и потолка. Половина безвольно висели, другие покачивались, словно искали, за кого бы зацепиться, некоторые рассекали воздух, как кнуты.
В дальнем конце комнаты, в двадцати футах от них, за открытой дверью, стояли Уинни и Айрис. Вроде бы целые и невредимые.
— Не входите туда, — вновь предупредил Уинни. — Они хотят добраться до вас, не входите.
Еще более отчетливо, чем раньше, Туайла ощутила холодные, призрачные пальцы, изучающиеся складочки и извилины ее мозга, словно читающие ее мысли по системе Брайля. А может, они что-то писали, короткую историю о том, как ей хотелось войти в комнату, как легко удалось бы проскочить мимо этих белых кнутов, которые только выглядели так, будто могут ударить ее, а на самом деле они совсем хилые, она отбросит их в сторону, как паутину, за несколько секунд доберется до своего мальчика, обнимет его, и он будет в полной безопасности, потому что у нее пистолет, а с пистолетом можно никого и ничего не бояться. Уинни так близко, так близко, в этой комнате нет ничего страшного, ничего, ничего…
Спаркл двинулась через порог в комнату.
Выйдя из полутранса, Туайла схватила женщину за руку и потянула назад, тогда как ближайшие хлысты уже качнулись к ней.
— Вспомни слова какой-нибудь песни, любой песни, начни петь ее про себя, блокируй эту чертовщину! — Потом она крикнула Уинни: — Оставайтесь на месте. Никуда не уходите. Мы найдем к вам другой путь.
Бессловесное пение изменилось, из меланхолического в угрожающее. И хотя пела по-прежнему маленькая девочка, она вдруг стала злобной девочкой с жестокими намерениями.
Мысленно повторяя припев одной из собственных песен («Налей-ка пива, Джо, и держи наготове еще, про женщин я решил забыть, мне некуда теперь спешить»), Туайла увлекла Спаркл Сайкс от арки к закрытой двери.
* * *
Уинни
Айрис позволила увести себя из комнаты, но, как только они переступили порог и вышли в коридор, где покрытая трещинами штукатурка уступила место гипсовым панелям из «Шитрока», принялась раздраженно вскрикивать и вырывать рукав свитера из пальцев Уинни. А едва мать Уинни велела ему оставаться на месте, Айрис вырвалась и ударила его по лицу. Боли он практически не ощутил, но удар застал его врасплох и непроизвольно он выпустил свитер. Айрис сильно толкнула его, так, что он плюхнулся на пятую точку, и побежала, быстро, словно олень.
