Спаркл любила своего отца, как саму жизнь, но ее мать, Уэнделина, любила его больше жизни. За год ее горе не смягчилось временем до печали, как бывает обычно, а, наоборот, усилилось до душевной боли, и она жила в отчаянии, которое отгородило ее от дочери. Первую годовщину смерти Мердока природа решила отметить другой грозой, которая надвинулась с океана. Спаркл побежала к матери, но поначалу не смогла ее найти. И лишь поднявшись по спиральной лестнице в башенку, увидела мать на площадке с перильцами, расположенной на крыше дома. Уэнделина смотрела на грозовые облака, которые, казалось, затягивали в себя последний дневной свет. В синем платье, которое особенно любил отец Спаркл, босиком на мокрых досках, с зонтом в руках, который не очень-то прикрывал от сопровождаемого сильным ветром дождя.
Девятилетняя Спаркл молила ее вернуться в дом. Уэнделина, казалось, и не слышала дочери, всматриваясь в молнии: одни, далекие, сшивали темное небо и еще более темную воду, другие, поближе, ударяли в берег Мэна и, казалось, поджигали пенящиеся волны.
Молнии зачаровали Уэнделину, она улыбалась, возможно, надеясь, что ее муж выйдет из грозы, как спускающийся с неба ангел, вернется к ней.
Через мгновение после того, как Спаркл осознала, что мать держит зонтик не за деревянную рукоятку, а за металлический стержень над ней, молния, притянутая сталью, проследовала по стержню, нашла руку, пронзила женщину. Зонт вспыхнул ярким пламенем, отлетая в сторону. Ветром его унесло в дождь, а Уэнделину миллионы вольт оторвали от площадки, оторвали и развернули, и какие-то мгновения она плясала, как скачущее пугало в «Волшебнике страны Оз». Ее руки взметнулись к небу, словно она навлекала на себя еще один удар летающего огня. Уэнделину бросило на ограждение, перекинуло через него, и она исчезла в дожде и темноте, умерев до начала падения, которое закончилось на живой изгороди из остролиста, где она и застыла, лицом к бушующим небесам.
Юная Спаркл, в тапочках на резиновой подошве, стояла на мокром полу площадки, теперь уже круглая сирота, стояла, оцепенев от шока, мгновенно осознав, что этот мир темен и жесток, что жизнь лучше всего складывается у тех, кто отказывается сломаться под ее тяготами, что для того, чтобы обрести счастье, нужны сила и мужество никого и ничего не бояться. Она заплакала, но не разрыдалась. Стояла долго, и слезы в конце концов прекратились, а дождь смыл соль с лица.
Последующие двадцать три года она пряталась только от молнии, не боясь людей, которые встречались ей на жизненном пути, не пасуя при неудачах, которые, конечно же, случались. Ее не пугали опасности и риски, которые останавливали других. Только гроза заставляла ее отступить, и сейчас, допивая эспрессо, Спаркл поняла, что должна преодолеть и эту фобию, если намерена пережить беспрецедентную угрозу, которую олицетворяло это шестиногое видение.
Кухонные лампы замерцали, хотя за стенами и не грохнуло, и Спаркл осознала, что не посмеет, если вдруг отключится электричество, даже на мгновение остаться в темноте, которую могла разделить с ней эта неземная тварь. На случай чрезвычайных обстоятельств она держала по фонарю в каждой комнате. И теперь выхватила его из ящика рядом с духовками.
Электричество не отключилось, но Спаркл решила, что, несмотря на молнии, должна оставаться рядом с Айрис, пока не поймет, что происходит. Даже в сложившихся обстоятельствах она не рискнула бы заставить легко возбуждающуюся девочку перейти из ее комнаты на кухню или в другое место, лишенное окон. В критических ситуациях спокойствие Айрис являлось главным условием для обеспечения ее безопасности.
Направляясь в комнату дочери, глянув через открытую дверь в свой кабинет, Спаркл заметила, что на экране телевизора пульсируют кольца синего цвета. Телевизор был выключен, когда она шла на кухню. Айрис включить его не могла. Девочка не любила телевизор, потому что бесконечный поток меняющихся образов казался ей хаотичным, сначала нервировал, а потом пугал. «Ты не знаешь, что будет потом, это всегда становится сюрпризом», — как-то сказала она.
Спаркл вошла в кабинет и, заинтригованная, уставилась на странные синие кольца. Очевидно, это тестовая картинка, какой она никогда не видела раньше.
Она попыталась выключить телевизор, но, вероятно, батарейки в пульте дистанционного управления сели. Она направилась к телевизору, чтобы выключить его нажатием на кнопку, но ее остановил бесстрастный… возможно, механический… голос.
— Взрослая женщина. Светлые волосы. Синие глаза. Пять футов два дюйма.
Услышав собственные приметы, Спаркл нахмурилась.
— Взрослая женщина. Светлые волосы. Синие глаза. Пять футов два дюйма. Над землей. Второй этаж. Южное крыло.
— И что, черт побери, это означает?!
Телевизор ответил:
— Уничтожить. Уничтожить.
Глава 20
Квартира «3-Е»
После ухода русской маникюрши Микки Дайм вернулся в кабинет. Деревянный пол под босыми ногами вызывал сексуальные ощущения. Многое вызывало у Микки сексуальные ощущения. Чуть ли не все.
На ковре он стоял, вдавив пальцы в толстый ворс. Ступни у него были маленькие и узкие. Красивые. Он гордился своими красивыми ступнями. Умершая мать говорила Микки, что ступни его выглядят так, будто их вырубил из мрамора Микеланджело.
Микки любил искусство. Произведения искусства вызывали сексуальные ощущения.
Но сексуальнее всего он ставил убийство. Убийство тоже могло быть искусством.
Его брат, Джерри, мертвый и завернутый в одеяло из микрофибры, никак не тянул на произведение искусства. Незапланированное убийство, совершенное в спешке. Жертва понятия не имела, что в скором времени ей предстоит умереть, не смогла ужаснуться, в полной мере осознать, что жить ей осталось совсем ничего. Нет, такое убийство не имело ничего общего с искусством. Отдавало дилетантством. Грубая, топорная работа. Эмоциональное убийство.
Великое искусство — это не эмоции. Это ощущения. Только буржуазия — лишенный вкуса средний класс — могла думать, что искусство возвышает и имеет значение. Если оно и трогало сердце, то было не искусством, а китчем. Искусство вызывает трепет. Искусство обращается к первородному, к звериному. Искусство задевает более глубинные струны, чем эмоции. Если что-то заставляет тебя думать, это может быть философия, или наука, или что-то другое, но не искусство. Истинное искусство — знание о бессмысленности жизни, о свободе от греха, о власти.
Микки узнал об искусстве от матери, умнейшей женщины своего времени. Она знала все.
Ему бы хотелось, чтобы мать оказалась рядом. Она бы подсказала, как избавиться от тела Джерри.
Задача возникла не из легких. Все коридоры «Пендлтона» контролировались видеокамерами службы безопасности. Лифты и гараж, расположенный отдельно от здания, — тоже. Джерри весил примерно 165 фунтов. Они находились на третьем этаже.
Чем дольше Микки смотрел на завернутый в одеяло труп, тем больше тот прибавлял в размерах и весе.
