– Зайчик мартовский, кыш отседова! – шипит Хуцик.
Женщина ставит поднос на низкую тумбочку, с непонятным выражением косится на Ростика и уезжает обратно, при этом видно, что и на второй ее руке пальцев нет – да что пальцев, нет и запястья. Оказывается, дверь отворяется в обе стороны – увечная толкает ее от себя. Опять поток невидимых снежинок, они проникают сквозь череп, покалывают мозг… Хочу заглянуть во вторую комнату, но Ростик делает шаг в сторону, то ли случайно, то ли намеренно закрывая ее от меня.
– Значит, надо проверить, – повторяет он.
Хуцик и Ото, схватив меня за плечи, переворачивают лицом вниз. Ростик сдирает с меня трусы. Я ору: «Не надо!» – сучу ногами и начинаю верещать, когда чувствую, как зазубренный металл касается ягодиц. Ростик нажимает, лезвие прорезает кожу.
– Она в куртке! – ору я. – В куртке оставил!
– Хуцик, подожди. Что он говорит, кто это – «она»?
Меня переворачивают, кладут на спину.
– Повторите, пожалуйста, – просит Ото.
– Про что вы? – хриплю я сквозь слезы. – Я купил у Вовика коробок, не заглядывал. У него было два, он дал один – может, перепутал?
– Вовик? – повторяет Ото и вопросительно глядит на Хуцика.
– Дурак дураком. Мы ему вроде наносили вытяжку жикры на кусочки бумаги. Слабенький раствор, он же не наш барыга, левый…
– Хуцик, то вытяжка, а то – целая жикра, – перебивает Ото. – Вы целую жикру отдали левому распространителю…
Ростик смотрит на толстяка исподлобья, покачивая тесаком. Хуцик делает шаг назад и кричит:
– Вроде ошибка вышла! Перепутали, бывает!
Некоторое время они молча глядят друг на друга. Дальняя дверь приоткрывается, из нее высовывается голова Зайчика. Летят невидимые снежинки, лучи их остры, как иглы, – прокалывают мозг. Зайчик смотрит в спину Ростика застывшим взглядом, затем глядит на меня – и я тону, тону в ее взгляде, как в глубокой реке. Остальные не видят Зайчика, а она медленно протягивает руку…
– Ладно, – произносит наконец Ростик, и Хуцик громко выдыхает. – Жикра в куртке, ладно. Где куртка?
– Ото… ото… не было на мальчике куртки, когда он сюда пришел, – произносит Ото и переводит взгляд с Хуцика на меня. – Где куртка?
– Я ее бросил в подвале.
Ростик резко поворачивается и швыряет тесак, который вонзается в стену рядом с головой Зайчика. Слышен пронзительный скрип подшипников, женщина шарахается назад, дверь закрывается.
– Где именно в подвале? – спрашивает Ростик, направляясь за тесаком.
– Возле кухни. Там стеллаж и проход узкий. Я не мог пролезть, снял куртку.
– В коридоре возле кухни! – шипит Хуцик. – Там же… туда нельзя…
Ростик выдергивает тесак, зажимает его под мышкой. Ото тем временем помогает мне подняться. Я покачиваюсь, упираюсь обеими руками в стену. По ногам текут струйки крови. Ростик берет что-то с принесенного Зайчиком подноса, осторожно сжимая двумя пальцами, откусывает. От пальцев к зубам тянутся розовые волокна.
– Ото… ото… хотите что-то спросить? – обращается ко мне Ото.
Из всех троих он кажется самым миролюбивым, и я шепчу:
– Что такое «жикра»?
– Ага, так-так… – говорит Ото. – Ростик, вы позволите рассказать мальчику про жикру?
– Делайте что хотите. Мы с Хуциком идем на кухню, проверим.
– На кухню! – Толстяк всплескивает руками. – Вроде Ото худее меня. Я же не пролезу, там… да там же, знаете, кто в том коридоре живет? Это же он врет, мальчик этот, как бы он там прошел, по коридору! Его бы зачунили, он бы оттуда как Мересьев… он бы не вышел, выполз бы оттуда!..
– Идем, – повторяет Ростик и направляется к дверям, через которые меня затащили сюда.
– Да хоть ружье вроде возьму!
– И зачем? Против зерков ружье-то?
– Ну, вроде как скажете. Только вы первым идите, я сзади держаться буду.
Они выходят, снаружи доносится затихающий голос Хуцика:
– Узко вроде, а я же толстоват…
– У вас попить есть? – шепчу я. Голос сел, не могу говорить громко.
– Ото… ото… тут, к сожалению, нет. Потерпите, вам скоро пить совсем расхочется.
Присаживаюсь на корточки, но так получается слишком больно, и я ложусь на бок.
– Видели жикру? – спрашивает Ото.
– Что такое «жикра»?
– Ото… сложно ответить.
– Я видел спичечный коробок! Больше ничего не видел.
– Ото… ото… полюбопытствуйте… – Он присаживается рядом, достает из внутреннего кармана василькового пиджака бархатную коробочку вроде тех, в которых ювелирные магазины продают золотые колечки и сережки. Открывает ее, я вглядываюсь… на красной ткани лежит розовый детский язычок.
Я тупо пялюсь на язычок, не понимая.
– Ото… ото… что видите?
– Детский язык, – шепчу.
Почему-то Ото крайне этому рад. Он весело щурится:
– Язык! Ото… ото… что же вы тогда увидите, если заглянете в плотскую камеру? Как интересно! Вы уверены, что эта… ото, штучка, является детским языком, или вы думаете, что видите что-то, что напоминает вам детский язык?
Я еще только силюсь понять смысл его слов, моргаю – а вещь в коробочке хоть и осталась такой же, но уже другая. С чего я взял, что это… как я его назвал? Никакой это не… не то, как я его назвал, просто мясистый листок бледно-розового с прозеленью цвета.
Поднимаю взгляд на Ото, который, улыбаясь, смотрит на меня:
– Ото… ото… что видите?
– Древесный листок?
– Ото… уверены?
Я опять смотрю в коробочку, опять смотрю на Ото, шепчу:
– Что я сказал только что?
– Древесный листок.
– А… а перед этим?
– Ото… детский язык.
Я не помню ни того, ни другого, не понимаю, с чего оно напомнило мне… что именно? Ведь он только что назвал его…
– Лапка белки… – шепчу я. Смотрю на Ото.
Смотрю в коробочку.
– Комок слизи.
Смотрю на Ото. Смотрю в коробочку.
– Скомканное птичье перо.
Смотрю в коробочку.
– Раздавленный моллюск.
Смотрю в коробочку.
– Клочок ваты, пропитанный высохшей менструальной кровью.
– Ото! – радуется Ото. – А откуда знаете, что за кровь?
Смотрю в коробочку.
Кровь? Какая кровь?
Не смотрю в коробочку.
Не смотрю туда.
Не смотрю туда.
