— Ну как тут, братцы? — спросил Рождественский.
— Голосят, — пожал плечами околоточный надзиратель. — Молодая хозяйка чувств лишилась, как нас завидела. Звонила потом кому-то, а теперь вот голосит без перерыва.
— А вы что? — Рождественский посмотрел снизу вверх на Бугаева. Надзиратель явно был из бывших гренадер. Немалого роста и широкий в плечах подполковник чувствовал себя рядом с ним подростком.
— Утешаем, — комично развел ручищами великан.
Рождественский едва удержал неуместную улыбку:
— Всех опросили?
— Так точно, — кивнул Бугаев. — Дочерей — Марию, Варвару и Матрену Григорьевну, племянницу — Анну Николаевну, а также горничную Потеркину и дворника Коршунова. Вот показания, — надзиратель пропустил вперед жандарма с ворохом исписанных листов.
— Бумажки потом, — отмахнулся Рождественский. — Я тут по другому вопросу. Идемте, — и он направился по коридору на звуки плача.
Коридор упирался в обширную столовую, уставленную громоздкой мебелью. Дубовый буфет у стены был наполнен посудой. Бронзовая люстра сквозь стеклянный колпак роняла свет на овальный стол, покрытый вышитой скатертью. В центре его возвышалась корзина с украшенным бантами и лентами букетом.
Напротив входа на высоком стуле вполоборота сидела девушка. Ее пальцы до белизны вцепились в полированную высокую спинку. Уронив на руки голову, он безутешно рыдала. Подле нее стояли две донельзя похожие юные дамы. Одна обмахивала плачущую веером, вторая держала наготове бокал с водой.
— Барышни! — поздоровался подполковник, входя в столовую.
В ноздри Рождественскому тут же ударил запах цветов и нашатыря. Он пробежался взглядом по комнате, увешанной картинами, и только тогда заметил четвертую даму. Она отрешенно смотрела в окно и комкала белый платок.
Внезапно девушка перестала рыдать. Все четверо с надеждой устремили заплаканные глаза на Рождественского.
— Не стоит беспокоиться, — в наступившей тишине подполковник ощутил, что просто обязан сказать хоть что-нибудь утешительное. — Ситуация в самом ближайшем времени прояснится.
Фраза вышла убедительной, но не слишком утешала. По щекам младшей дочери Распутина вновь потекли слезы.
Рождественский покосился на телефонный аппарат, помещенный у выхода в переднюю.
— Никого не выпускать, — шепнул он подоспевшему Бугаеву. — Звонить не разрешайте. Где хозяйский кабинет?
— Первая дверь по коридору, — мотнул головой околоточный надзиратель.
Рождественский бросил еще один взгляд на скорбящих домочадцев и занялся работой.
Кабинет Распутина не поражал ни роскошью обстановки, ни изяществом непременных картин. Расписанные маслом холсты отдавали лубком и ярмаркой и по большей части представляли сельские пейзажи и сюжеты из Святого Писания. Небольшая комната была обставлена кожаным диваном и такими же креслами. Львиную долю ее занимал огромный письменный стол, весь заваленный бумагами.
Обыскав за полчаса кабинет и тщательно изучив каждую бумажку, Рождественский не обнаружил ничего интересного. Он даже успел прощупать мягкую мебель и простучать ящички и ножки стола. Тайника в кабинете не было.
В задумчивости подполковник вернулся в столовую. Там практически ничего не изменилось. Разве что юная барышня стала тише всхлипывать, а скучающим жандармам предложили чаю.
— Мне нужно осмотреть спальню Григория Ефимовича, — мрачно сказал Рождественский.
Дама у окна подняла печальные глаза.
— Вам будет удобно пройти через кухню, — махнула она платком в сторону ближней двери.
Подполковник раскрыл ее и очутился в тесной комнате, заставленной корзинами, ящиками с провизией и шкафами со снедью. Под узким окном располагалась небольшая жарочная плита. На удивление, дверей оказалось две.
Левая от окна дверь с изящной латунной ручкой была варварски окрашена белилами. В противоположной стене имелась другая, массивная, запертая на внушительный засов и стальную цепочку.
Рождественский лязгнул засовом и откинул цепь. За тяжелой дверью чернела лестница, ведущая вниз. Свет из кухни выхватил узкую площадку и деревянные ступеньки. Рождественский пошарил рукой по стене, щелкнул выключателем.
Тусклый свет электрической лампочки наполнил пролет неровным мерцанием. Подполковник перегнулся через перила — лестница выводила на задний двор. На первом этаже чуть слышно дворник возился в дворницкой.
— Любопытно, — подумал Рождественский, возвращаясь на кухню. — Видать, сильно мы докучали Григорию Ефимовичу своим круглосуточным вниманием, раз он устроил опочивальню рядом с черным ходом. Весьма удобно, при его-то образе жизни, — хмыкнул подполковник и громко позвал: — Бугаев!
Явившийся на зов великан разом занял полкухни.
— Хорош чаевничать, — строго приказал Рождественский. — Вели жандарму дежурить на улице у черного хода. Не хватало нам тут репортеров или еще каких других проходимцев.
Здоровяк тут же исчез исполнять, подполковник же вошел в спальню Распутина.
Это была маленькая и несложно обставленная комната. На стенах, оклеенных голубоватыми обоями в аляповатый цветочек, виднелись все те же картины и литографии с портретами царской семьи. В углу у стены помещалась узкая кровать. На разобранных и мятых простынях вместо подушки лежал мешок из лисьего меха. У кровати стоял огромный, окованный железными полосами сундук, а подле него — табурет. В противоположном углу висели образа. Перед ними горела лампада.
Рождественский покопался в набитом надушенным тряпьем мешке. Проверил постель. Заглянул под кровать и за каждую картину. В спальне Распутина не было ни писем, ни документов.
Подполковник с надеждой уставился на сундук. Тот был заперт.
«Надеюсь, на этот раз вы оправдаете мои ожидания!» — некстати вспомнились слова генерал-майора Глобачева.
Тащить запертый сундук на Александровский проспект не хотелось. Его содержимое могло оказаться в лучшем случае котом в мешке. Про худший вариант думать Рождественский не стал. Оставалось взломать окованный ящик прямо здесь.
Делать это посреди скорбящей родни было, конечно, неуместно, но краснеть больше перед Глобачевым подполковник не собирался. Ко всему вспомнилось, что на кухне в углу он заприметил топор.
— Господи, прости и помоги, — осенил себя крестным знамением Рождественский, глядя на икону. — Пусть в этом сундуке окажутся проклятые бумаги!
Свет от лампады неровно упал на лик Спасителя. Рождественскому показалось, что Христос улыбается благосклонно. В ту же секунду на подполковника снизошло озарение.
Перетащив в угол табурет, Рождественский залез на него и заглянул за образа.
Ключ был там.
* * *
— Шумно и грязно, — повторил Соломон, вынимая из кармана шприц со снотворным. — Я беру с собой оружие только в исключительных случаях.
