— Нападавших?
— Пленных, — помотал головой брат. — Уложили лицом вниз на главной площади и покололи штыками.
— Да это ж ни в какие ворота! — вспыхнул Скорый. — Что за самоуправство! А власти что делают?
— Думают начальство мое туда отправить, для выяснения. Когда все поуляжется. Там ведь натуральная война идет, Саша. У киргизов армия собралась. Пять тысяч человек осаждают Токмак.
— Ты съезди с ним туда, Федя, — попросил Александр. — Мне знать нужно, что там было. Всю правду знать. Это, конечно, чудовищно…
В столовой повисло молчание.
— Времена тяжелые нынче, тут вы правы, — нарушила ее Нина Алексеевна. Ей явно не нравилась выбранная для разговора мужчинами тема. — Край такой благословенный был, а теперь и тут голод. Нищих стало полно, босоты. Цены за год взлетели, боже ж мой! На муку и рис — вдвое, на сахар и сало — аж в три раза. Мясо вон, — она ткнула вилкой в баранину, — уже двенадцать рублей пуд. Яблоки и те — шесть.
— Скоро будем машхудру кушать, — улыбнулся Федор Федорович и перевел разговор на дела: — А какие у вас планы, господа?
— Думаю сначала навестить Мухамедьярова, — Керенский так и не смог вспомнить, как зовут гласного Ташкентской городской думы, — разузнать о моих коллегах. А потом к Куропаткину наведаться.
— А вот это навряд ли выйдет. — Брат отодвинул тарелку. — Генерал-губернатор намедни отправился в Джизак. Карать и миловать.
— Бунт подавлен? — встрял в разговор Рождественский.
Младший Керенский вытер губы салфеткой и вздохнул:
— Старую часть города войска с землей сравняли. После артобстрела у сартов начисто пропало желание бунтовать.
— Ну, раз так, — допил компот Скорый, — поедем для начала туда. Пообщаемся с туземцами. Я думаю, им будет, что нам рассказать.
Едва спала полуденная жара, они устремились на пыльные улицы Ташкента.
Шли пешком. Скорый, то и дело показывая Рождественскому на дома, сады и памятники, сыпал рассказами из истории города и своей юности. Закончил он импровизированную экскурсию только у здания Ташкентской городской думы.
Отысканный товарищ думского гласного настороженно осмотрел гостей и холодно заявил, что самого господина Мухамедьярова нет. Шакир Зарифович отбыл с петроградским депутатом Тевкелевым в Джизак.
Керенский и правда хорошо знал повадки туземцев. Предъявленная бумага и прозвучавшая едва ли не титулом должность «глава депутации» сделали чудеса. Товарищ гласного расплылся в улыбке и стал многословно, как принято на Востоке, извиняться. На столе, словно по мановению волшебной палочки, появился чай и сладости.
Прихлебывая из пиалы, Александр Федорович завел неспешную беседу. Рождественский потихоньку улыбался в усы. Из депутата вышел бы отличный дознаватель. Вид у него был важный и весьма знающий. Эта манера в разговоре позволяла Скорому выдавать за непреложную истину любую случайно услышанную новость. Проникшийся уважением к столь осведомленному в туркестанских делах столичному гостю, товарищ городского гласного к концу беседы говорил уже без опаски и выболтал все, что знал.
Весь следующий день глава думской комиссии и подполковник провели в приемной генерала Ерофеева. Начальник канцелярии трижды подходил к Керенскому и разводил руками. Помощник губернатора Туркестанского края проводил совещание за совещанием, беспрерывно встречался с просителями и докладчиками, и все их прошения и доклады не терпели отлагательств. Аудиенция переносилась раз за разом.
Рождественский видел, как в Скором, будто молнии в грозовой туче, начинает собираться раздражение.
Часов около пяти пополудни одетый в мундир клерк развел руками в четвертый раз и предложил господам из Петрограда зайти завтра. До встречи с ними Алексей Николаевич так и не снизошел.
Керенский был в бешенстве. Вытребовав в вестибюле губернаторской резиденции телефон, он схватил трубку, едва не оборвав провод, и позвонил в городскую думу. В двух емких фразах он сообщил, что выезжает первым же поездом в Джизак, и настоятельно попросил организовать ему там встречу.
Пулей вылетев на улицу, Скорый свистнул двуколку. Безрессорная повозка тряслась по булыжнику главной улицы. Морщась на каждой кочке, Александр Федорович отчаянно жестикулировал и высказывал все, что думает о провинциальных бюрократах. Подполковник одобряюще кивал. Он пытался держать бодрый вид, но был вымотан за эти два дня больше, чем за всю поездку. Ташкент выжимал из него силы каплю за каплей, будто пот. Скорый же походил на динамо-машинку. Оставалось лишь поражаться, сколько энергии таится в этом болезненном на вид человеке.
Забежав домой за багажом, они на той же двуколке помчались к вокзалу. Выплеснув остатки гнева, Скорый всю дорогу молчал.
Едва Рождественский переступил порог купе, как сразу почувствовал себя в финской бане. Нагретый за день вагон доконал Скорого. А быть может, вместе с гневом его оставили и последние силы. Керенский позеленел лицом и метнулся в уборную. Его мутило.
Вернулся он серый, шатающийся и потный. Медленно стянул липнущую к телу рубашку. Лег навзничь и накрылся мокрым полотенцем.
Подполковник смотрел на свое отражение в потемневшем окне. В стук разрезающего Туркестан поезда вплетался натужный сип попутчика. Он лежал под просохшим уже полотенцем в той же позе, не шевелясь, будто покойник. Казалось, только это прерывистое, рыбье дыхание удерживает Скорого среди живых.
Рождественский покосился на лежавшую рядом подушку.
Пальцы сами сжали набитый пухом мешок.
Вдруг снаружи что-то глухо стукнуло в вагонное стекло. Рождественский вздрогнул. Виски сдавило. В голове его ударили курантами часы Николаевского вокзала.
Из темноты за окном медленно проступил силуэт молодой женщины. Она прижимала к себе двух вихрастых мальчишек. Рождественский различил их заплаканные лица.
«Дядя Саса, а ты привез мне кукву?» — зазвучал тоненький детский голос.
Подполковник зажмурился, прогоняя наваждение, и судорожно сглотнул.
Качающийся поезд мчался сквозь туркестанскую ночь. Мерно стучали колеса. Тихо дышал под сухим полотенцем Скорый.
Рождественский скомкал подушку, лег и сунул ее под голову.
Заснуть он смог только к утру.
Утром двадцать третьего августа поезд прибыл в Джизак. На вокзале их встретил сухощавый казах. Высокий с залысинами лоб, живые раскосые глаза и висячие усики делали его похожим на китайского хитреца.
— Мустафа Чокаев, — представился он подполковнику.
— Это наш коллега из мусульманской фракции, — пояснил Керенский. — Приехал сюда переводчиком. А где Кутлу-Мухамет Батыргараевич?
— Он ждет вас в доме нового уездного начальника, — ответил Чокаев, провожая их к экипажу.
Пролетка с откидным верхом около получаса добиралась от станции до старой части Джизака. Вернее, до того места, что осталось от города.
