Эх, Марвин из Фостейна, погубить такую девушку… Зря я тебя не высек, зря. Впрочем, всё впереди.
— Допейте вино и попытайтесь уснуть. Вас никто не потревожит, — сказал Лукас и добавил, зная, что лжёт: — Всё будет хорошо, месстрес Гвеннет. Я обещаю.
Она не взглянула на него, и Лукас снова подумал, что всё должно было произойти совсем не так. Отчасти это было голосом уязвлённой гордости, но кто сказал, что он должен всегда выигрывать? Подобное заблуждение свойственно лишь щенкам вроде Марвина.
Лукас вышел, больше ничего не сказав, запер дверь и какое-то время стоял подле неё, прислушиваясь. Он ждал довольно долго, но так ничего и не услышал. Может быть, Гвеннет из Стойнби плакала потом, когда он ушёл. Лукасу хотелось так думать, но он вспоминал её огромные глаза и понимал, что не может быть в этом уверен.
Хиртон стоял посреди долины, а в долине клубился туман. Странно для этого времени года, впрочем, от этого не менее гадостно. Туман был густой, вязкий, кажется, будь он только самую чуточку плотнее, и его пришлось бы разрывать руками. Замок тонул в нём, как сапог тонет в болоте: вроде и жаль, но не видно издали, что сапог дрянной и дырявый… Это видно только вблизи.
Потонувший в белой дымке каменный монстр при ближайшем рассмотрении оказался громоздким неуклюжим увальнем. Закладывали его, без сомнения, по пьяни, нимало не руководствуясь ни чувством вкуса, ни рассудком. Оглядывая низкие, неровно выложенные стены, по которым вскарабкался бы и ребёнок, Марвин жалел, что не собрал по окрестностям хотя бы маленький отряд — взять Хиртон штурмом было легче лёгкого. Но на это у него не было времени, да и не мог он взять Хиртон штурмом. Сколь неожиданным бы ни оказалось нападение, Лукас Джейдри всё равно успеет перерезать Гвеннет горло прежде, чем Марвин ворвётся в замок.
Поэтому он не мог ворваться. Он мог только войти. И теперь стоял перед опущенным подвесным мостом, зная, что выбора нет. Проклятье, попросту нет.
Туман был таким густым, что внутренняя часть замка, открывавшаяся за воротами, терялась в нём. Марвин видел только сам мост: крупные брёвна, проржавевшие петли грубой ковки. И следы: множество грязных следов, в основном конских. «Если я ступлю на этот мост, дороги назад уже не будет, — подумал Марвин, и эта мысль отозвалась в нём злостью, смешанной с возбуждением — почти радостным. Он сунул руку за пазуху, нащупал скомканный лист пергамента, стиснул. Так — впрочем, не совсем так — благородный рыцарь сжал бы бумажный цветок, который сделала его дама и который он носит у сердца. — Но я-то не благородный рыцарь. И этот цветок сделала отнюдь не моя дама. Хотя здесь я из-за неё».
Ему хотелось думать, что он здесь из-за неё.
На Гвеннет он был зол. На себя тоже — но, с другой стороны, разве он нанимался ей в сторожа? И похитили её исключительно по недосмотру родителя. «Будь она к тому времени моей женой, — мрачно рассуждал Марвин, — носу бы из замка одна высунуть не смела. Знаю я эти места. И сэйр Клифорд тоже их знает, Ледоруб его побери, не первый день на свете живёт!» Но в то утро сэйр Клифорд уехал в одну из своих деревень, Марвин тоже отлучился, а Гвеннет, видимо, не была научена сидеть дома, когда мужчины в отъезде. Прислуга потом с плачем рассказывала, что месстрес Гвеннет вздумалось прогуляться верхом до леса, и что она даже не успела до него доехать: невесть откуда явились страшного вида люди и увезли её неизвестно куда. Марвина эта новость привела в бешенство. Но оно разом утихло, когда двумя днями позже он получил свой бумажный цветок… Листок пергамента, на котором были нацарапаны три строки. Марвин прочёл их и скомкал листок, отшвырнул его прочь, а потом подобрал и прочёл снова… после чего спрятал за пазуху и поехал в Хиртон.
Он часто останавливался, чтобы прочесть эти строчки опять и подумать: «Что ж, так тому и быть».
Он и теперь сделал это, хотя тот, кто написал это письмо, должно быть, сейчас смотрел на него со стены Хиртона. И улыбался, наверное… как тогда, в Балендоре.
Мессер!
Неблагородно с вашей стороны впутывать прекрасную месстрес в свои долги. Вы ведь помните, что за вами долг? Верните мне его, а я верну её вам. Жду вас через два дня в Хиртоне, что к востоку от Стойнби. И, прошу, имейте остатки чести, будьте один.
Л.
Почерк уверенный, быстрый. И это «Л.» вместо подписи… Небрежное, размашистое — одно только «Л.», как будто Марвин по единственной букве должен был догадаться, с кем имеет дело. Впрочем, расчет верный. Он догадался. Ещё прежде, чем прочитал до конца.
Как его сперва взбесила эта записка! Это он-то впутал Гвеннет в эту дрянь?! А потом, увидев лицо сэйра Клифорда, когда ему сообщили новость, Марвин понял: да, так и есть. Он виноват. Он впутал её — впутал одним уже тем, что публично объявил своей невестой. В Балендоре… Проклятье, он вообще не считал нужным её скрывать. Как-то упустив из виду, что захват заложников — один из популярнейших способов сведения счётов.
Вот только разве Марвин хоть на мгновение подумал об этом? Да нет, конечно. С чего бы. Он вообще нечасто думал о Гвеннет из Стойнби.
Но не в последние два дня, конечно, пока мчался в это Единым забытое место, чуть не загнав коня, чтобы успеть к сроку. В письме Лукас не угрожал убить Гвеннет, если Марвин опоздает, но это было попросту очевидно. А что рука у него не дрогнет, Марвин не сомневался. Разве бы дрогнула рука у Марвина на его месте?..
Последняя мысль его будто стрелой прошибла, и он как наяву увидел Робина Дальвонта. Мальчик висел в воротах замка Хиртон, густой туман скрывал верхнюю часть его тела, и только ноги в толстый меховых штанах тихонько покачивались из стороны в сторону. Марвину не хотелось туда идти. Единый, как же не хотелось… проходить мимо этого тела, зависшего среди белой мглы его памяти.
Но он прошёл. И, проходя, слышал (почти слышал), как тихонько поскрипывает верёвка, трущаяся о камень. Холодные мёртвые пальцы слабо коснулись его щеки, и Марвин закрыл глаза.
А когда открыл их, обнаружил себя стоящим посреди небольшого грязного дворика, выводящего к донжону и спальной части замка. Народу вокруг было немного — справа слуга катил бочку, слева тройка грязных солдат резалась в кости. Заметив Марвина, они прервались и лениво подошли к нему. Один из них, почёсываясь, велел отдать оружие.
Сзади надрывно заскрипели петли — мост поднимался.
«Ты видишь меня? Где ты? Ты доволен? Это самое главное — ты доволен? Загнал меня в капкан и рад? Я был бы рад. Наверное».
— Сэйр Марвин!
Он никогда прежде не слышал, чтобы Лукас кричал. Хотя именно так и представлял себе его крик: звенящий, отчётливый. Герольды так кричат. А вот солдатню таким голосом подгонять — дело неблагодарное, тут тембр погуще нужен. Но он ведь не собирается подгонять солдатню. Он подгоняет только меня.
— Рад вас видеть! Поднимайтесь! Вверх по лестнице и налево!
Лукас был наверху, но Марвин не видел его — верхняя часть донжона была опутана туманом. Он тоже меня не видит, успел подумать Марвин, ступая внутрь.
