— Единый с тобой, старина, вовсе я так не думаю, — улыбнулся Лукас.
— Думаешь! Все вы так думаете… сколько вас там… Эх, редко ко мне стали гости забредать! — пожаловался он. — Да оно и понятно, сижу тут, чуть не у Ледоруба в самой заднице, только и остаётся, что пьянствовать.
— А ты стихи писать не пробовал?
— Чего?
— Стихи, — мечтательно пояснил Лукас. — Хорошо бы песни, но стихи тоже ничего. Попробуй, расслабляет.
— Стихи… — Хирт задумчиво пожевал нижнюю губу; похоже, эта мысль прежде ему в голову не приходила. — Нет, знаешь, был у меня один менестрель… Ребята приволокли как-то. Я спрашиваю: да на хрена он? А они в ответ: ты послушай. Ну, я послушал… Нет, — он мотнул лохматой головой. — Не-е, стихи — это не по мне. Это ж всё сплошное враньё.
— Да ну? — восхитился Лукас. — Что, серьёзно?
— Я не помню уже толком, но там было что-то про лесную деву, что скакала сквозь чащобу обнажённая, без седла, и волосы её, белые как снег, трепетали на ветру…
Хирт умолк, и у Лукаса было несколько мгновений, чтобы оправиться от потрясения, вызванного видом старого Хирта, задумчиво декламирующего какую-то поэтичную чушь. Хирт помолчал немного, то ли припоминая, то ли раздумывая, потом уставился на Лукаса так, словно только что услышал всё это от него.
— Как-то так он спел, менестрель этот. И тут я его остановил и говорю: слушай, парень, что за бред? Как может баба скакать сквозь чащобу , когда там человеку, чтоб пройти, прорубать каждый ярд надо? Зимой голая — да окочурилась бы за час, ага, голая и без седла — я б поглядел, что бы там осталось от её киски…
Лукас откинулся на спинку кресла, сцепил пальцы на затылке и захохотал.
— …я уж не говорю, что из беловолосой бабы почитай уж песок сыплется, да и патлы её цеплялись бы за каждый сук, если б шапку не надела, — закончил Хирт и обиженно посмотрел на него. — Ну, видал такого враля, кирку Ледоруба ему в зад?
— Не видал, — всё ещё смеясь, согласился Лукас. Вот ещё за это он любил старину Хирта: сам он мог сколько угодно рассказывать о своих невиданных победах над огнедышащими тварями, но к разбору поэтического текста подходил с дотошностью сборщика налогов, в жизни не читавшего ничего, кроме долговых расписок. Определённо, не каждый день встретишь такую непосредственность. А Лукасу всегда были симпатичны непосредственные люди, они такие предсказуемые.
— И что же случилось с тем невиданным вралем? — отсмеявшись, поинтересовался он.
— Что со всеми вралями бывает. Я ему язык вырвал и пинком под зад — за ворота. Чтоб не повадно было.
— Суров ты, брат, — покачал головой Лукас, живо представив себе лицо бедного менестреля, выслушивающего от своего захватчика тираду о величии правды и ничтожности лжи.
— Знаю. Натура такая. Вон и Клэнси ругается, — вздохнул Хирт, а потом просительно добавил: — Женился бы ты на ней, в самом деле? Породнились бы.
— Зачем нам породняться, Хирт, я тебя и так люблю, — отшутился Лукас. Клэнси была сестрой Хирта, такой же грузной, краснолицей и ненормальной. Брат обожал её и повсюду таскал за собой — Лукас подозревал, что тут не обходилось без кровосмешения, но не в его привычках было осуждать подобные вещи. Берёг Хирт свою Клэнси как зеницу ока, будто и не замечая, что она, надравшись, приставала ко всем мужикам подряд — и, насколько можно было судить по тому, как с ней обращались дружки Хирта, небезрезультатно. Хирт глядел на это сквозь пальцы, но то и дело вздыхал, что сестрица его уже не первой свежести, пора бы и под венец, а то потом уже и вовсе никто не возьмёт. Что подразумевалось под этим «потом», учитывая возраст и послужной список милашки Клэнси, Лукас предпочитал не уточнять. Девица эта была никак не в его вкусе, и он радовался, что сейчас её здесь нет — она ещё вчера уехала в ближайшее селение и до сих пор не вернулась. Лукас надеялся, что она там не учудит по пьяни никакого разбоя, который привлечёт к Хиртону лишнее внимание соседних сэйров. Как раз сейчас это было бы очень некстати.
— Эх, Лукас, — задушевно проговорил Хирт, подливая ещё вина, — хороший ты мужик, но уж больно башкой стукнутый. Я вот всё в толк взять не могу, чего там у тебя на уме.
— Ничего такого, что могло бы тебя обеспокоить, — снова улыбнулся Лукас.
Хирт скосил на него глаз, хмыкнул. Он принял гостя с распростёртыми объятиями, но ждал подлянки. Это было совершенно нормально, Лукас его в этом не винил. Он и сам относился настороженно к случайным гостям, чем бы они ни объясняли своё нежданное появление. А его появление было более чем нежданным, в том числе и для него самого. Сперва он досадовал, а потом понял, что провести пару дней (и вечеров, и ночей — а по утрам они отсыпались) в обществе вечно пьяного болтуна Хирта — не самое худшее времяпрепровождение.
— Клэнси бы тебе подошла, — сказал Хирт, и Лукас слегка напрягся: что-то он на сей раз слишком настойчив. А ведь пока и выпили не так чтоб очень много. — Она такая же, как ты, тоже хорошая, но долбанутая на всю голову. Вот не далее как прошлой осенью — знаешь, что учудила? Приволокла из деревни мальчонку. Щенка совсем, лет шести. Мальчонка орёт и мамку зовёт. Клэнси ему: я твоя мамка. А он ещё больше орёт и в угол забивается. Тогда она его шлёпать стала, говорить, что, дескать, мамку не слушаешь. А потом на стену потащила — скинуть хотела. Я её еле перехватил, по морде надавал, мальчонку парням отдал, чтоб назад в деревню отвезли. На что он нам тут? Да и не душегубы же мы, в конце концов. Так она потом всю ночь у себя прорыдала. А утром — глянь, мальчонка обратно бежит, к замку! Ручки протянул и кричит: мама, мама! Ну, Клэнси к нему, как полоумная, обнимать, целовать… Вот он у нас и остался.
Хирт умолк. Лукас отпил вина, провёл языком по губам, слизывая сладкие капли. Ему уже не было весело. Эта история не походила на обычные Хиртовы байки, совсем не походила. И он не предполагал, что Клэнси больна настолько серьёзно. Думал, она просто немного тронутая… а она на всю голову тронутая, как Хирт и говорил. Похоже, безумный образ жизни и невозможность иметь детей так просто для неё не прошли. Что всё равно не объясняло, почему Хирт придумал эту сказку о своей сестре и для своей сестры. И почему он рассказал её Лукасу.
— Остался? — переспросил Лукас. Хирт моргнул, словно прогоняя сон. Выпрямился, расправил плечи, небрежно закончил:
— Ну да потом мы его всё равно в деревню отвезли, снова, и с рук на руки настоящей матери передали. Нам ещё не хватало, чтоб слух пошёл, будто мы детей воруем. А пацан ревел так… и Клэнси тоже. Но потом утешилась.
— Быстро?
— Быстро. Как только забыла, — ответил Хирт и залпом осушил кубок. Лукас смотрел на него, не слишком пристально, но замечая и запоминая каждую его черту, каждую мимолётную гримасу. «Ох, не завидую я тому, кто посмеет обидеть твою сестру, — подумал он, — не завидую».
Дверь комнаты, в которой они завтракали (да-да, эта затяжная пьянка в Хиртоне именовалась завтраком, хорошо хоть не ужином), с шумом распахнулась — друзья, солдаты и по совместительству прислужники Хирта особо с ним не церемонились. На пороге возник немытый наёмник, похоже, проводивший утро не менее увлекательно, чем его хозяин. От него разило конским навозом, и Лукас подумал, как всё же хорошо, что ребята Хирта необидчивы и позволили им покутить немного наедине. А молодцы ребята, в самом деле, сразу всё поняли — старые приятели, давно не виделись… И, оценив комплекцию и вид Лукаса, решили про себя: коли дойдёт до поножовщины, наш старик Хирт за себя постоит. Опрометчивое решение, конечно, ну да Лукас ведь не собирался доводить до поножовщины.
