— Я знаю, — сказал Марвин и прикрыл глаза. — А что Урис?
— Кто?
— Ну, мужик, с которым я дрался.
— А, этот… Не знаю. Кажется, ты его убил. По крайней мере вид у него был ещё хуже, чем у тебя, а ты и так походил на труп, — Петер помолчал и негромко добавил: — Королева Ольвен в ярости. Да и король недоволен. Ты же знаешь, кулачные бои считаются забавой черни…
— Знаю, ну и что? — устало спросил Марвин.
— Ты не понимаешь… Ольвен может воспользоваться этим, чтобы тебя наказать. И на сей раз ты ей уже зубы не заговоришь. Ты на себя в зеркало-то смотрел?
— Нет, и не жажду.
— Правильно. Только вот перед их величествами показаться всё равно придётся. Ох, Марвин, я же тебя предупреждал…
— Заткнись, а?
Но Петер был прав — показаться перед величествами пришлось, причём тем же вечером. Сломанное ребро помехой не считалось — Марвину приходилось продолжать воевать и с более серьёзными ранениями. К счастью, на сей раз обошлось без официальных торжеств. Королева приняла его одна — не считая, конечно, сонма придворных дам, среди которых была и Бьянка из Кудиона, нынешняя любимица её величества. Она исправно привозила Марвина к королеве каждый вечер, но больше они не общались. Марвину всё время казалось, что девчонка продолжает таить на него зло, хотя, по большому счёту, без него она бы ко двору в жизни не попала. На сей раз, поймав отнюдь не сочувствующий взгляд Бьянки, он лишь утвердился в этой мысли.
— Моя королева звала меня, — поклонившись, скучным голосом сказал он.
Ольвен сидела на маленьком троне в небольшом расписном зале, в окружении своей свиты, и не сводила с него сощуренных глаз. По одному только этому прищуру Марвин понял, что его дело дрянь.
— Вы не слишком-то низко кланяетесь, сэйр Марвин, — сказала она. Её голосок звучал звонко даже в маленьком помещении.
— Простите, моя королева, помятые рёбра мешают.
— Вот как? — Ольвен изобразила недоумение. — Где же вы исхитрились их помять? Уж не в объятиях ли слишком ретивой возлюбленной?
— Моя возлюбленная, бесспорно, ретива, но, к счастью, не настолько, — ответил Марвин, игнорируя хихиканье дам.
— Тогда вы, вероятно, дрались за её честь с каким-нибудь негодяем?
— Дрался, ваше величество. Но не за честь, и я не уверен, что это был негодяй. Во всяком случае, бился честно.
— В отличие от вас, — прищур королевы стал ещё уже, её красивых глаз за ним почти не было видно, и Марвин подумал, что она похожа на маленькую наглую крысу.
— Я частенько играю не по правилам, ваше величество знает, — беспечно сказал он.
— Знает! — резко ответила Ольвен. — Моё величество знает, что вы участвовали в кулачном бое и даже, говорят, убили кого-то! Ваше счастье, что наш король милосерден и к тому же слишком занят, иначе болтаться бы вам на виселице.
— Моё счастьё, бесспорно, только моё, — покорно ответил Марвин.
— Зачем вы полезли в эту гнусную драку? Вам войны мало?
— Воистину мало, раз уж вы изволили спросить. Ваш венценосный супруг, видимо, решил заморить нас миром до смерти. Надо же как-то снимать напряжение.
— Ваша дерзость начинает меня утомлять, — прошипела королева. Дамы перестали хихикать и притихли. Похоже, на сей раз Ольвен и впрямь разъярилась. И из-за чего? Неужто её так отвратила его побитая физиономия? Или, может, она почувствовала, что в последние ночи он был не так усерден, как в первые?.. А впрочем, оно и к лучшему, всё равно он не смог бы долго притворяться пылким влюблённым.
— Если я утомляю мою королеву, она вольна отослать меня восвояси.
— Мне намного больше хочется отсечь вашу дурную голову. И дерзкий язык заодно.
— Будет жаль, ведь моя дурная голова и, главное, дерзкий язык ещё успели бы отменно порадовать ваше величество…
Бьянка смотрела на него округлившимися глазами, дамы возмущённо переглянулись. Вот лицемерки! Ведь вряд ли среди них найдётся хоть одна, неосведомлённая об их ночных встречах. Ольвен выпрямилась, лицо её окаменело, зловещий прищур пропал, но взгляд не потеплел.
— Что ж, пожалуй, и впрямь подошло время нам отдохнуть друг от друга, мессер. Но я, видя ваше возмутительное беспутство, не могу так просто вас отпустить. В следующий раз вы снова кого-нибудь убьёте или сами убьётесь. Вашу удаль пора направить в иное русло. Вы говорили, у вас есть невеста?
— Есть, — чуя неладное, неуверенно кивнул Марвин, — Гвеннет из Стойнби…
— Вы немедленно отправитесь в Стойнби и женитесь на ней. Остепенитесь, там, глядишь, и буйства поубавится. Езжайте, сэйр Марвин, и до Покаянной недели привезите мне вашу молодую жену. Если вы явитесь без неё, вам снимут голову, обещаю.
Проклятье, она не шутила. На сей раз она не шутила. Вот стерва! Нашла таки на него управу. И отомстила заодно. Эх, прав был Петер, а я, дурак, его не слушал…
— Я не могу уехать, моя королева, — осторожно начал Марвин. — Сэйр Годвин, мой сюзерен, всё ещё остаётся здесь и…
— Оставьте сэйра Годвина на меня, — презрительно перебила Ольвен. — Если понадобится, вы сегодня же будете свободны от вассальной клятвы. Кроме того, не королевской ли фамилии вы служите прежде всего?
— Жизнь за ваше величество, — проклиная всё на свете, смиренно ответил Марвин.
— Вы хорошо поняли меня, сэйр Марвин из Фостейна?
— Да, моя королева. Как вам будет угодно.
— Я вас более не задерживаю.
Марвин снова поклонился, на сей раз — как мог низко, и вышел, скрипя зубами от вновь разыгравшейся боли в груди, а больше — от злости. Но ничего, зато теперь ему не нужно позволение Годвина, чтобы убраться отсюда. Правда, Стойнби было последним местом на земле, куда он хотел бы уехать…
Вернувшись к себе, он сразу завалился в постель и проспал до следующего вечера. И снился ему тот же сон, что в последние недели, из ночи в ночь: толстый мальчишка Робин сидит у костра, глядя на него влажными, восторженными глазами, то карими, то светло-голубыми, и воют волки, снег валит пеленой, а ветер треплет пеньковую верёвку, затянутую у Робина на шее.
Она пришла на следующий день, к вечеру. Ещё не стемнело, но влажный приморский воздух уже сковало лёгким морозцем и контуры туч смазались, сливаясь с небом. Наверное, море тоже потемнело, но из окон своего дома Лукас не мог его видеть. Впрочем, об этом он и не жалел — он недолюбливал море со времён своего побега из родного городка, его вечно укачивало, и он предпочитал сушу. Тем более что на море, по традиции, нет места женщинам, они все остаются на берегу.
Эта женщина была из тех, о которых грезят, подняв лицо к звёздному небу, когда вокруг на сотни миль — одна вода, и облик которой представляют, обнимая шлюху в первом же порту. К таким женщинам невозможно подступиться, похотливые взгляды отлетают от них, как горох от стены, и если даже удастся заглянуть им под юбку, там окажется ещё одна, и ещё, и ещё… а когда доберёшься до самого конца, вместо вожделенного тёплого тела там окажутся одни розы. С шипами в два дюйма длиной. Таких женщин хочется сильнее всего. И не важно, хороши они собой или страшны, как сам Ледоруб. Они никогда не выказывают своих мыслей. Они закрыты за семью печатями, как мощи Святого Патрица, хранящиеся в далёком храме на Персте, и так же непостижимы, как сам Единый.
