И это всё равно лучше, чем если бы они избили Рысь, подумал он, прежде чем его ударили в первый раз. Потом мыслей не было, только чувство, что на их месте он поступил бы точно так же, и ненависть — к ним и к себе.
Патрицианец был умилительно, обезоруживающе молод. Ещё даже не мужчина — да какое там, мальчишка, не больше двадцати. Хотя дело было не в возрасте — Лукаса в его годы уже никто не смел назвать мальчишкой, по крайней мере в глаза. Дело было в том, что он смотрел, он двигался как малолетний щенок, как неуклюжий подросток, ещё не успевший привыкнуть к окрепшему и наконец обретшему правильные пропорции телу. Впрочем, широкие плечи и высокий рост шли к его лицу не больше, чем белый плащ рыцаря-патрицианца.
— Святой брат…
Мальчишка вскинул на него взгляд светло-серых глаз в оперении длинных, густых, загнутых ресниц. О Единый, насмешливо подумал Лукас, да ведь ещё, почитай, год назад этого томного мальчика в приходской школе похотливо лапали его суровые, но любящие наставники. Теперь пару лет будет шарахаться от каждого, кто придвинется к нему слишком близко. Впрочем… тут что-то другое. Почему же он так напуган?
— Святой брат, вы не могли бы принять мою исповедь?
Лукас говорил тихо, очень тихо, склонив голову и глядя на свои колени. Гостиный зал постоялого двора был почти пуст, слуга хлопотал рядом со щедрым клиентом в другом конце помещения, и поблизости не было никого, кто мог бы их услышать. Мальчик чувствует себя затравленным, это Лукас понял сразу, едва вошёл и увидел его, сжавшегося в углу, и нутром почуял, что не стоит проходить мимо. Теперь он терпеливо смотрел в пол, всем своим видом демонстрируя смирение.
Патрицианец шумно сглотнул и выдавил:
— Я… н-не… не могу, простите.
Лукас покосился на него, изобразив огорчение, близкое к отчаянию. Патрицианец тут же спохватился:
— Нет-нет, вы не так поняли! Я бы с радостью, но не имею на то духовного права. Я ещё не принял сан.
Лукас молча смотрел на него, зная, что на его лице отображается широкая гамма эмоций, родственных с горем и разочарованием, и дал юному патрицианцу возможность не спеша насладиться спектаклем. Потом тяжело вздохнул и уткнулся взглядом в свои ладони.
— Но могу ли я просить хотя бы о благословении? — робко спросил он и явил радостное воодушевление, когда юноша неуверенно кивнул.
— Да, конечно, это я вправе вам дать… брат мой в Едином. Только… возможно, не здесь.
Лукас недоумённо воззрился на него. Патрицианец густо покраснел.
— Это нечестивые земли, — сказал он возмущённым полушепотом и, быстро обернувшись, облизнул губы. — Люди здесь… не чтят слуг Единого. Да не то что слуг — самого Единого ни в грош не ставят!
Это была смелая формулировка, за которую наставник юноши мог бы прогуляться в подземелья Храма, но Лукас лишь усиленно закивал в ответ:
— Истинно говорите, святой брат. В этой дикой земле вот уже вторую неделю я не встречал ни единой часовни. — Кстати, это была чистая правда. От самого Уоттерино Лукасу не попадалось ни патрицианских храмов, ни самих патрицианцев, потому-то он так и оживился, встретив этого парня. — А путь мой лежит ещё дальше на север…
— На север! — в ужасе воскликнул юноша и тут же смолк. Его вскрика, впрочем, никто не услышал, и Лукас сделал вид, будто ничего не произошло.
— Ну да, на север. Там… страшно повторять такое, святой брат, но я слышал… — он запнулся и помотал головой. — Единый обморозит мне язык, если я выговорю это вслух.
— Язычники? — быстро спросил парень.
«М-да, молодой человек, с этаким подходом к жизни далеко вы не уедете, — флегматично подумал Лукас, ошарашено кивая и глядя на патрицианца с недоверием, будто и помыслить не мог, что на свете существуют такие кошмарные вещи, как язычники. — А уж ты-то, парень, об этом явно осведомлён. К тому же и познакомиться с ними успел, иначе с чего бы тебе так посереть при одном только их упоминании?»
Мальчишка снова огляделся и быстро придвинулся к Лукасу, заскрипев доспехом о скамью. Лукас смотрел на него, не в упор, иногда отводя, а иногда опуская глаза, и отмечал детали. Парень глуп как пень и зелен как керильский горошек, но — уже рыцарь-патрицианец. Недавно им стал — он жутко скован и неуверен в себе, стало быть, никак не может привыкнуть к сану. Судя по крамоле, которую он, очертя голову, несёт в разговоре с первым встречным, в орден вступил не по убеждениям. Да и привычной для рыцарей грубоватости ему недостаёт, хотя парень явно тренирован. Руки в мозолях от рукояти меча, но мозоли ровные, гладкие, ни одна не сорвана — натружен на учении, а не в бою… «Всё с тобой ясно, — решил Лукас наконец. — Сынок какого-нибудь владетельного рыцаря, вздумавшего обзавестись в роду патрицианцем. Не по душе тебе это, а характеру возражать не хватило, и вот сейчас ты шёл в своё первое паломничество и…»
— Я шёл в своё первое паломничество, — быстро зашептал юноша, похоже, несказанно обрадованный возможностью выговориться. — Ну, к Ледяному Дереву, это в самой северной доли Длани… вот, домой… то есть назад уже иду. И два дня тому… севернее… — он сглотнул.
Лукас слушал с сочувственной, благожелательной и до крайности взволнованной улыбкой. В двух днях пути севернее отсюда находился форт Нордем.
— В общем, на меня напали. Сперва я подумал, что это обычные… ну, благородные рыцари. Они походили на благородных, Единым клянусь!
«Ох, поклянись ты мне ещё Единым, укоротят в Храме твой дурной язычок», — подумал Лукас со смесью сочувствия и раздражения, а вслух сказал:
— Неужели они посмели оскорбить Божьего слугу?!
— Не… не совсем. Они хотели, чтоб я поехал с ними. Опять на север. А я… — он вдруг смутился, как будто только теперь осознал, что хвастается перед незнакомцем собственной трусостью. Не воин, решил Лукас. Юноша, гм-м, тонкой душевной организации. Учёный или менестрель, засланный бессердечным отцом в монастырь. Наверное, всё же менестрель. Уж больно голос музыкальный, богатый интонациями.
— Я не мог поехать с ними, — тихо, но твёрдо сказал юноша. — То есть сперва поехал, а потом… ушёл. Ночью. Они были… как скоты. Оскорбляли меня и Единого. Такие люди недостойны милости его, даже через самого ничтожнейшего из слуг.
«Садись, парень, очень плохо, — менторски произнёс Лукас про себя. — Взашей тебя за такое с богословского факультета. Не выйдет из мальца миссионера…» С другой стороны, мальчик был трогательно последователен в попытках оправдать собственное малодушие. Это Лукасу очень понравилось.
— Вы поступили совершенно верно, святой брат, — заверил он парня.
— Думаете? — с надеждой спросил тот.
— Если мне позволено будет судить, — смиренно ответил Лукас. — Что бы ни было нужно этим людям, если можно такое слово применить к язычникам… а кстати, что им могло быть нужно от Божьего слуги?
— Понятия не имею, — доверительно сообщил мальчишка. — Они говорили все разом и были так некуртуазны…
