– Да, они оба оттуда. Если бы ты был постарше, ты бы это сразу заметил.
– А те, кто закрыл реку и уехал? Из Кайро?
– Не все.
– Почему другой белый человек остался? Ему нельзя назад в Кайро?
– Он хотел бы, чтобы ему было нельзя. Хотел бы, чтобы Кайро отказалось принять его обратно. Он не может уйти добровольно, сам, как первый белый человек. Он для этого слишком бел.
– А первый?
– А первый решил, что довольно сбежать из Кайро, чтобы перестать быть белым. Он ведь не знает, что его мечты тоже белы.
– Так что, белый человек из Кайро не полетит?
– Отчего же. Он полетит.
Солнце, жадно лижущее стальные панели обшивки, слепило глаза. Антон с Сергеем стояли в десятке шагов, у гостеприимно спущенного трапа. Здесь, вблизи, кораблик напоминал декорацию для третьесортного приключенческого сериала – из тех, в начале каждой серии которого показывают лица актёров в эффектном ракурсе. Тщательно, почти любовно выструганный трап только усиливал это ощущение. «Как всё это глупо», – устало подумал Антон. Он обернулся. Сергей флегматично жевал табак, воздерживаясь от комментариев. Деревенька вдалеке жила своей жизнью, кажется, нисколько не обращая внимания на двух белых чудаковатых господ, которые зачем-то сделали себе большую игрушку. Зачем-то. Зачем только…
Внезапно его охватило ощущение, будто за ним наблюдают. Одна – нет, две пары цепких внимательных глаз. Антон развернулся к Сергею, но тот по-прежнему рассеянно рассматривал корабль. Что-то в его позе и выражении лица напомнило Антону скучающего туриста. Он много таких повидал на своём веку, а не раз и сам был в их числе. Туристы – счастливый народ. Они ни во что не верят. Но при этом, как дети, падки до скользких, мутных африканских сказок.
«Корабли не взрываются при взлёте, – в тысячный раз подумал он. – Я хочу построить то, что не взорвётся. Чёрт подери, я построил то, что не взорвётся. И наплевать, что оно не взлетит».
Антон поставил ногу на трап. Гладко обструганная доска плавно, призывно качнулась.
– Он же не взлетит, – сказал Сергей – без улыбки в голосе, и это прозвучало почти пугающе. – Он не взлетит, Антон.
– Я знаю, – ответил он и шагнул.
Потом был лёгкий толчок, от которого ком подкатил к горлу, и взрыв, разорвавший его на куски, но что случилось раньше, он так и не успел понять.
– Смотри, отец, смотри! Смотри, он всё-таки летит! Видишь? Белый человек из Кайро летит!
– Вижу, сын. Только он больше не белый, – сказал шаман и глубоко затянулся сладким дымом яблочного табака.
Матильда и чужой
Два маленьких рассказа, «Матильда и чужой» и «Чертополох», написаны в разное время и по-разному, но об одном и том же. Это очень простое, каждому знакомое чувство, все мы ощущали его хотя бы однажды. Его можно назвать одним словом, но этого слова вы не найдёте ни здесь, ни в самих рассказах. Некоторые вещи лучше не называть – достаточно того, что они и так с нами.
Думаю, вы поймёте, о каком чувстве я сейчас говорю. Думаю – но не надеюсь. Потому что если нет – знаете, может, оно и к лучшему.
– Возьмите на Марс. На воды. Там такие чудесные целебные источники. Лечат самые невообразимые расстройства психики. Даже на уровне физиопаталогии.
Клай курил и думал: «Какие, на хрен, источники на Марсе?»
Потом спрашивал:
– Какие, на хрен, источники на Марсе?
А в ответ:
– Вы разве не знаете?
– Не-а, – отвечал он и стрелял обидчику в голову. Клай не любил, когда его держали за идиота. Он стрелял обычно три раза: два контрольных. Он тоже был параноиком.
– Клай, милый…
Он моргал, часто-часто, потом стягивал через голову шлем, вырывался из липких объятий виртуальной реальности, где валялся с тремя сквозными дырами в голове этот мудак из Центра реабилитации. Валялся и скалился язвительно. И на экране – мигалка: «Мозг не задет». Шутка юмора, понимаете ли.
Матильда сказала:
– Клай, милый.
– Ага, – ответил он, – ага, устал. – Хотя она не спрашивала, устал ли он.
Матильда сказала:
– Там чужой.
И он обнимал её, и гладил по голове, и угумкал, покачивая её в одеревеневших руках, думая, куда б пойти ещё. Психиатры ей уже не помогали.
Матильда выплакалась и сказала:
– Поедем на Марс, говорят, там воды.
– Какие, на хрен, воды на Марсе? – сатанея, спросил Клай.
– Лечебные.
Он засмеялся, она снова заплакала. Он согласился. Наверно, ей надо просто сменить обстановку. Ещё разок. И ещё. И ещё разок.
На Марсе были хорошие отели. И правда какие-то источники. Точнее, воду подвозили в контейнерах с Земли, и вроде ещё как-то обрабатывали – он не интересовался. Плацебо чистой воды. Матильда пила эти воды (через трубочку, цедя сквозь зубы) с азартом конченного алкоголика, и первые две недели спала крепко, без снов. Клай подозревал, что в эту водичку вбухивали деазепам или ещё какую дрянь. Его это, впрочем, устраивало. Пока жена посапывала в гостиничном номере, он шатался по куполу, разглядывая марсианские барханы и толстозадых марсианских баб. Марсианские бабы бездумно вращали овальными глазами, загребали клешнями красный песок, и думали о чём-то своём. Учёные утверждали, что марсиане, даже бабы, способны использовать до сорока мыслительных операций. Одновременно. В то время как человеку доступны только семь, и то через раз. И не всякому.
Клай играл на автоматах, пил в баре «Марсианское полнолуние», по сути вульгарную разновидность родной «Кровавой Мэри», и возвращался в номер. Так две недели подряд, а потом, видимо, организм Матильды привык к деазепаму. И она снова орала по ночам. Гос-по-ди, как же она орала.
Жену Клая мучили кошмары. Уже два года. Это началось почти сразу после их свадьбы. Она бесилась ночами; носилась по квартире и вопила: «Чужой! Он там, там чужой!» Сперва Клай решил, что она пересмотрела старых ужастиков. Но вот то, что психиатр потом назвал «непроизвольной дефекацией», было уже чересчур. Её лечили, конечно. Она сама хотела. Сначала думали – истерия. Потом – паранойя, мания преследования. А потом они нашли очень дорогую клинику, и там ей поставили диагноз: невроз навязчивых состояний, неострая (какая на хрен неострая?!) форма. Психотерапия, снотворное, смена обстановки. Были на Гавайях, в Марианской впадине, даже в московском метро (том самом, знаменитом, единственной подземке, частично уцелевшей после Третьей Мировой). Последнее оказалось перебором: после этого приступы стали происходить не два раза в неделю, а каждый день. Потом прошло, правда. Теперь вот…
– Чужой! Там чужой! О Господи, там, там, там!
– Где? – в сотый раз спрашивал Клай, держа её за руки, а она всё билась и вопила, и у него страшно болела голова.
