– Можем ехать, – сказал ей Киан. – Твой брат теперь тоже с нами.
Она подняла на него ничего не выражающие глаза. И сказала:
– Это не ты, Киан. Это... это та тварь в тебе.
– Нам следует поторопиться, – ответил он. – Ты, должно быть, устала, но потерпи еще немного. Вскоре мы сделаем привал.
* * *
– Это я виноват. Прости меня, Эйда, я так виноват...
Ее белый плащ извозился в грязи и дождевой воде, темными потеками разукрасившей парчу. Непрактично оделась, думал Киан, раздувая угли в так и норовящем погаснуть костерке. Дрова отсырели, и искра высекалась плохо, а зажегшись, ту же меркла под ударами дождевых капель, срывавшихся с мокрой листвы.
– Я не должен был втягивать тебя... прости меня, прости...
Эйда не отвечала, только неотрывно смотрела на брата и беспрестанно гладила по руке. Киан поворошил угли палкой, наконец удовлетворился их яркостью и поправил вертел над костерком. Под вечер сильно похолодало, и он запахнул плащ на груди. Обличье под темной тканью, казалось, дремало, успокоенное теплом.
– Что им нужно от нас?
Голос Эйды, от которого он вновь успел отвыкнуть, прозвучал резко и хлестко. Словно она приказывала, словно требовала немедленного и четкого ответа.
– Спроси своего брата, – сказал Киан, поворачивая вертел. Вырвавшийся из золы язычок пламени лизнул тушку зайца, ошпарив и превратив в уголья нежную плоть. – Мне неведомы прегрешения, за которые воздается кара Кричащего. Я лишь слепой и немой слуга его.
– Ты его слепой и безмозглый раб! – выкрикнул Ярт Овейн высоким, плаксивым голосом. Киан чуть заметно улыбнулся, поплевал на пальцы и ухватился за вертел с другой, раскаленной стороны.
– Вот поэтому, должно быть, Кричащему и неугоден твой брат, Эйда Овейна, – сказал он почти весело и повернул зайца непрожаренным боком вниз.
Эйда перестала гладить руку Ярта и схватила ее обеими своими руками, будто предостерегая, но мальчишка уже разошелся.
– И добро бы просто слепой и тупой – то было бы полбеды! Вся беда в том, что вам нравится быть тупыми! Вы ненавидите знания, сама мысль о знании вам противна! И вам, и вашему безмозглому богу! Только и знаете, что закрывать университеты да жечь ученых мужей на кострах! Да вы просто завидуете! Вам ума хватает только на то, чтоб понять, как мало его у вас, и вы завидуете!!!
– Тише, Ярт, о боже, да замолчи, замолчи же ты! – твердила Эйда, пока он вопил, брызжа слюной и нервно дергая шеей. Привычка всех студиозусов: Киану приходилось арестовывать их и прежде, и каждый вот так же дергал шеей и орал, видимо, воображая, что его пригласили на что-то вроде теософского диспута. Когда же стены каменного мешка смыкались вокруг них и начинался взаправдашний диспут, они продолжали кричать, но уже не так, вовсе не так. Не в хулу Бога Кричащего, но во славу его.
– Готово, – сказал Киан, ловко стаскивая с вертела пышущую аппетитным жаром заячью тушку. – Будете?
– Чтоб ты сдох, чтоб провалился, пес проклятый, – сказал Ярт Овейн и заплакал.
Эйда снова гладила его по рукам и по голове, тихонько приговаривая. Киан с вопросительным видом протянул ей мясо, но она даже не взглянула в его сторону. Он не стал настаивать. Сперва все они так. Восемь дней – долгий срок. Завтра они успокоятся и поедят.
Стучали капли, скатываясь по желобкам листвы, шуршало зверье в траве, громко всхлипывал мальчишка Овейн. Потом перестал всхлипывать и что-то забормотал, кажется, снова прося прощения. Киан закопал под ближайшим деревом заячьи косточки и сладко потянулся.
– Почему они послали за нами тебя?
Эйда все еще гладила руки Ярта. Теперь одними только большими пальцами, крепко обхватив его ладони, быстро, сосредоточенно, словно руки ее брата затекли или до смерти замерзли, и она пыталась их растереть. Синие глаза ее, казавшиеся лиловыми в сумерках, неотрывно смотрели Киану в лицо.
– Они меня не посылали, – ответил он наконец без нерешительности и смущения. Он знал, что она спросит об этом; Обличье сказало ему. – Я сам вызвался для выполнения этой миссии. Сперва Святейшие Отцы доверили ее Клирику Эндру, но я попросил, и ее препоручили мне.
Она, казалось, онемела – или вовсе не знала, что на это сказать. Потом только и выговорила:
– Почему?
Он мог ответить ей, но зачем? Она все равно не поняла бы, да и ни к чему был этот разговор. Киан вытер руки о мокрую траву.
– Друзья твоего брата, с которыми он бражничал и богохульствовал в тавернах, – сказал он, – и которых ты принимала в своем доме... это те, кто был с ним на дороге? Ярт? Это были они?
Парнишка вызывающе засопел: не буду, мол, говорить с тобой, проклятый инквизитор! Киан улыбнулся краешком губ. Он не был инквизитором – и пройдет еще немало лет смиренного и ретивного служения Богу Кричащему, прежде чем ему доверят таинство обращения отступников. Пока же он делал лишь то, для чего был призван – вел их туда, где им даруют спасение.
– Ярт? – повторил Киан по-прежнему мягко, но чуть более настойчиво. Обличье на его груди сонно вздрогнуло, послало волну крови к сердцу. Ярт тоже вздрогнул, так сильно, что Эйда разжала руки и отпустила его.
– Не все, – неохотно ответил мальчишка. – Только... только двое. Остальные... ну, они...
– Я не прошу тебя отвечать, где они. Рассказывать это ты будешь не мне. Но я хотел удостовериться, что не совершил преступления, покарав их прежде воли Кричащего. Хорошо. Спасибо, ты снял камень с моей души.
– Они будут пытать нас? – спросила Эйда. Спокойно спросила, безо всякого выражения.
– Конечно, – так же спокойно ответил Киан.
– А если... если мы...
– Да что бы мы им ни сказали, Эйда! – воскликнул Ярт, теперь уже не с истеричной злобой, как прежде, а с отчаянной, залихватской бравадой. – Я-то ничего не скажу, увидишь, но пусть бы все рассказал, словечко в словечко выложил все разговоры, что мы вели в университете, – им все будет мало. Они думают, что у человека язык развязывается только на дыбе. Они не верят в добрую волю и слов-то таких не знают, им бы все только жечь и убивать!
Киан ничего не сказал. Самое удивительное, что мальчик говорил правду. Но он не понимал этой правды. Он не знал, что крик угоден Богу, ибо чтит Голос его, но не всякие крики суть Голос Божий, и не каждый умеет кричать. Святейшие Отцы учат этому. Учат терпеливо. И Киан верил, что в последнем крике, который исторгнется из глотки этого заносчивого петушка, прозвучит долгожданное понимание.
– Давайте поспим, – предложил он. – Завтра выйдем на пустошь, там дорога будет трудной.
Мальчишка снова выкрикнул что-то оскорбительное, Эйда снова промолчала. Киан завернулся в плащ и безмятежно уснул. Обличье сонно пульсировало на его груди.
* * *
Проснись! Проснись! Проснись! Проснись! Проснись!!!
