И всё это значило, что сейчас он здесь вовсе не ради своей матери.
Поэтому, и только поэтому, Адель привела его в свою келью — единственное место, где они могли говорить свободно. Она надеялась, что он воспримет это как жест доверия — и потому именно доверие услышит в тех её словах, которые в ином месте прозвучали бы укором. Это было единственное место, где она могла задать ему уже прозвучавший вопрос так, чтобы его скрытый смысл оказался очевиден для них обоих. Не «где ты был, сын своей матери», но «где ты был, Адриан Эвентри».
— Простите, — сказал он, повернувшись к ней, — я не знаю, может быть, то, что вы находитесь здесь наедине со мной, скомпрометирует вас…
Это было так неожиданно и прозвучало так робко после его недавнего вызывающего поведения, что Адель рассмеялась.
— Скомпрометирует меня? В моём собственном монастыре? Вы слишком высокого мнения о себе, молодой человек.
— Разве вы не должны называть меня «сын мой»?
— Вы мне не сын. Вы отвергли милосердие господа нашего Гвидре, так что вы не сын и ему. У меня нет ни оснований, ни права обращаться к вам так.
— Гвидре отверг меня первым, — сказал он очень спокойно, как о вопросе, который давно для себя решил. — Вырвал с корнем и мясом весь клан Эвентри и отшвырнул от себя прочь. Это был его выбор, а не наш.
— Вы ждёте, что я оправдаю его в ваших глазах?
Он слегка напрягся, и Адель поняла, что невольно — а впрочем, чего греха таить, вполне осознанно — попала в его больное место. Она улыбнулась скорее презрительно, чем снисходительно — дурная привычка, от которой её не избавили даже годы монашества.
— Мне жаль разочаровывать вас, юноша, но это не в моей власти. Тем более что вы сказали правду — милосердие Гвидре не для вас. Мне неведомо, за какой грех был покаран клан Эвентри. Но лишь одно я могу сказать вам, вернее, спросить. Вы сказали, что Гвидре вырвал вас из себя с мясом и корнем. Если бы вам пришлось оторвать собственную руку и выбросить вон, неужели вы бы сделали это безо всякой веской причины?
На сей раз он не просто напрягся, а вздрогнул, и Адель снова удивилась тому, насколько верны оказывались всё её догадки. Она плохо разбиралась в людских душах. Тела интересовали её много больше — она подозревала, что однажды будет сожжена за это, но не испытывала на сей счёт огорчений. Каждому своё — кто-то умеет врачевать души, кто-то тела. Местра гвидреанского монастыря обязана была уметь первое и бежать от второго, ибо о теле заботится не Гвидре, а иные боги. Она вторгалась на чужую территорию, ничуть не смущаясь этим. И юноша, стоявший перед ней — тоже. Она читала его с лёгкостью, которой не ожидала от себя, и это почти пугало её.
Он, казалось, тоже испытал страх — но только на мгновение. Вопрос, который она задала, вынудил его взглянуть на вещи под новым углом, но сейчас явно было не место и не время для раздумий на эту тему. Он пришёл сюда не ради своей матери, но и не ради себя самого. Ради чего же тогда?.. «А не жаждет ли он мести?» — мелькнула у Адели запоздалая мысль. Ах, местра, вы были и остаётесь столь неосторожны… При нём не было видимого оружия, но человека можно убить иглой, спрятанной в рукаве, или просто свернув шею резким движением. Гвидре покинул его клан — можно отомстить Гвидре, придушив божью служанку. Впрочем, это была бы жалкая месть, ведь служанка нерадивейшая из нерадивых, но откуда об этом знать юноше, много лет пробывшему на чужбине? С другой стороны, жажди он мести, вернулся бы раньше…
— Вам не надо меня бояться, местра, — тихо сказал Адриан Эвентри.
— Я боюсь не вас, — ответила Адель, — а того вреда, который вы можете нанести, может быть, даже не желая этого, если убьёте меня. Скажите, вы за этим пришли сюда? Если да, то вам стоит сознавать последствия, за которые вам придётся нести ответ.
Она думала о Фарии, когда говорила это, о том, что он, так же как она, читал книги фарийских лекарей и разделял взгляды фарийских учёных на строение человеческого тела. Это делало их единомышленниками, сообщниками, и она хотела по крайней мере дать ему понять это прежде, чем он сделает то, за чем пришёл. Её охватило почти восторженное возбуждение, как в детстве, когда она находила новые способы вызвать ярость отца и играла с этой яростью, чувствуя свою силу, несмотря на то, что ею же разведённый огонь наверняка опалит её саму.
Поэтому теперь она не сразу заметила, что он замер и смотрит на неё почти с ужасом. Их разделяло четыре шага, которые ему ничего не стоило сделать, чтобы протянуть руку к её горлу, но в его небесно-голубых глазах, до этого мгновения непроницаемых, мелькнуло что-то, что Адель не могла назвать ничем иным, кроме суеверного ужаса — так, словно сказанные ею в общем вполне невинные слова поразили его до глубины души. Как будто она снова прочла в его сердце — но на сей раза не поняла слов, будто книга эта была написана на неведомом ей языке… так когда-то давно она читала трактаты на фарийском, заучивая наизусть незнакомые слова, чувствуя их силу, хотя и не понимая её разумом.
— Она была права, — негромко сказал Адриан Эвентри. — Права, что послала меня к вам.
— Вы сказали, что пришли проведать свою мать, — спокойно проговорила Адель, не задав ему вопроса, которого он, вероятно, ждал. — Тогда вы будете рады узнать, что она жива и здорова телом. Гвидре отринул вас, но не её.
— Вы правы, преподобная местра, я действительно рад слышать это. Однако позвольте спросить, посеяна ли и в её сердце фарийская ересь, которой заражён ваш монастырь?
Чем бы ни был вызван его недавний шок — он уже оправился, а может, напротив, был поражён слишком сильно, чтобы держать себя в руках, как собирался сначала. Теперь он с грубой прямотой говорил ей то, что умный человек выпытал бы осторожными намёками. Адель не знала, сердиться ей или смеяться. В этом юноше, при всей его дерзости и затаенном гневе, было что-то упоительно невинное.
— Сердце вашей матери теперь закрыто от любой ереси и скверны, которую может посеять пагубное мудрствование слабого разума. Но ваши слова удивляют меня. Фарийская ересь? В этих стенах?
— Должно быть, я ослышался… Там внизу мне почудилось, что вы сказали, будто лечите своего больного эфирными маслами мирта и базилика. Это одно из самых распространённых средств лечения грудных хворей в Фарии.
— В самом деле? Я впервые слышу об этом… Но что может знать о таких вещах скромная настоятельница святой обители? Вы видели мир, молодой человек, вы знаете больше о мире и мирском. А эфирные масла вместе с советом по их использованию мои сёстры приобрели у заезжего купца много месяцев назад. Мы пробуем любые средства, чтобы облегчить боль несчастных, вверенных нашим заботам.
— И вам это удаётся, воистину. Те, кто были внесены в эти стены умирающими, столь часто покидают их на своих двоих, что Скортиарский монастырь имеет славу чудотворного места… что странно, поскольку здесь не хранятся святые мощи.
Он говорил ровно, но внимательно следил за её реакцией.
— Гвидре милосерден. Пусть не ко всем нам, но хотя бы к немногим. И если тень его пальцев касается несчастных исцеляющим прикосновением, используя наши руки, — не это ли сполна оправдывает служение?
