— Он там, где должен был быть с самого начала, Том. Там, откуда ты увёз его, не считаясь ни с его волей, ни с волей богов.
Том стиснул зубы и всё же попытался встать. Вроде бы у него ничего не было сломано, вот только рёбра ныли незнакомой болью и грудь спирало при слишком глубоком вдохе. Просто ушиб… ничего…
— Куда ты? — окликнула его Алекзайн насмешливо, не мешая ему встать — словно знала, что на самом деле он никуда не пойдёт.
— В Эвентри.
— И что ты сделаешь? Снова его оттуда похитишь? Не кажется ли тебе, что ты ходишь по кругу, Тобиас?
То, что она впервые за прошедшие годы назвала его этим именем, поразило его меньше, чем исчезнувшая из её голоса улыбка. Том повернулся к ней, придерживаясь за спинку в изголовье кровати и морщась от нарастающей боли в рёбрах.
— Оставь его уже в покое, — сказала Алекзайн. Она по-прежнему сидела на краю постели, куда велела его положить, невозмутимая, будто каменное изваяние, и такая же равнодушная, со сложенными поверх юбки руками — леди, ждущая коленопреклонения от своего холопа. — Позволь ему идти его собственной дорогой.
— Той, на которую его усердно толкаешь ты? Это ты называешь его собственной дорогой?
— Он мог выбирать, — возразила Алекзайн. — Ты сам сказал ему это, когда приехал ко мне в Скортиар и увёз его от меня. И он выберет теперь так же, как выбрал тогда.
— Как он выберет, если ты продала его Индабиранам?
— Выберет, не сомневайся. Почему ты так не доверяешь ему? Он…
— Он глупый мальчишка, — отрезал Том. — Он понятия не имеет, во что ввязывается и чем это может обернуться!
— Что ж ты ему не объяснил этого, если сам так хорошо осведомлён?
Том открыл было рот для ответа — и вдруг вспомнил, с кем говорит. Эх, Томас Лурк… не ты ли зарёкся слушать эту женщину, если только будет в твой силе заткнуть свои уши или её рот? Каждое её слово — отрава, ты знаешь это. Ты знал это всегда. Так что же теперь ты стоишь и споришь с ней — споришь с той, которая всегда выходит победительницей в любом споре?
«Потому и спорю, — мрачно ответил он сам себе. — Если я всё равно не могу её убить, так пусть хоть знает, что её заговоры на меня не действуют».
«Да она и так знает это, — шепнуло что-то в глубине. — Знает. И ей всё равно. Ты больше нисколько не волнуешь её. Теперь у неё есть Адриан.
А не из ревности ли ты так старался уничтожить в нём тягу к его предназначению. Не потому ли, что одно его имя говорит тебе: время твоё безвозвратно ушло? И по земле теперь ходит новый Тот, Кто в Ответе за всё…»
Том шатко подбрёл к окну, держась одной рукой за бок, и приоткрыл ставню. Было очень поздно, вернее, совсем рано, над лесом вдалеке занималась заря. Двор постоялого двора был пуст и тёмен.
— Сколько я лежу здесь?
— Третий день.
— Зачем ты меня подобрала? Почему не позволила умереть?
Он услышал мелодичный смех (смех Камиллы…) и лёгкие шаги за своей спиной. Её полупрозрачная ручка легла Тому на плечо, но он не вздрогнул и не повернулся, даже когда почувствовал, как Алекзайн положила голову ему на спину между лопаток, прижимаясь щекой к его грязной рубашке.
— Не знаю. Может быть, я и вправду любила тебя, Тобиас Одвелл.
Он ткнулся виском в угол ставни и беззвучно рассмеялся. Смех отдался новой болью в подреберье, и Том умолк.
— Ничего смешного нет, — сказала Алекзайн. — Если бы я не любила тебя, ты не был бы мною избран.
— Ты, стало быть, зверски неразборчива, дорогая.
— Что поделать — сердцу не прикажешь. Но не беда. Теперь Адриан исправить все ошибки — и твои, и мои.
— Если только прежде не напортачит со своими собственными.
— Ничего. Тогда я пришлю нового, который приберёт за ним. Так всегда происходит, Том.
Впервые в жизни он слышал от неё нечто, похожее на попытку оправдать и утешить. Именно теперь, когда он меньше всего в этом нуждался.
А ведь в тот ужасный год, тринадцать лет назад, она и не думала его оправдывать. Она обвиняла. Выросла перед ним, хмельным и весёлым, когда он вышел отлить за угол таверны в Одвелле, где бражничал с друзьями по случаю своей тайной женитьбы на Камилле Эвентри. И обвинила — в точности как сам он позже обвинил Адриана Эвентри, стоя над ним в залитой полуденным солнцем хижине в горах Уивиелла. Том подумал, что тогда, в той хижине, подсознательно пытался быть таким, как она — говорить, как она, смотреть, обвинять, выносить приговор безо всякого милосердия. «Тобиас Одвелл, — сказало это дивное видение, появившееся перед ним в ночи словно из ниоткуда — так, что он сперва подумал, будто упился до зелёных бесов, — то, что ты сделал сегодня, сломало жизнь сотням и тысячам, включая ещё не живущих. Тебе держать за это ответ». Том не сразу поверил ей — сперва он даже не был уверен, что она ему не привиделась. Он отдавал себе отчёт в том, что его поступок сильно обострит отношения его клана с Эвентри, но, Молог задери, ему было всего двадцать лет, он верил в себя и в то лучшее, что есть в каждом человеке, хотя и проявляется лишь в немногих. Он был уверен, что и его отец, и суровый отец Камиллы поймут и простят, когда узнают о силе их чувства — а в самых честолюбивых мечтах мнил себя причиной грядущего объединения великих кланов, мечтал, как все вместе пойдут против Фосигана и вышвырнут рябого старика из Сотелсхейма… Он и подумать не мог, что его поступок сочтут бесчестьем обе стороны. А Сусанна Блейданс — ну, что Сусанна Блейданс… не первая и не последняя обманутая девица. «Дай ей Гилас того же счастья, что и нам с Камиллой», — думал Том тем вечером, до того, как почувствовал тяжесть в мочевом пузыре и вышел на морозный двор, подставляя холодным ветрам одуревшую свою голову…
И увидел там Алекзайн, которая сказала, что он совершил страшное преступление и довеку будет за это платить.
Так и вышло — и, как он думал позже множество раз, возможно, именно потому, что он послушал её и поверил ей. Когда та, что взяла себе имя Алекзайн, обрушила ему на голову его предназначение, Том испугался — так, что разом протрезвел. Забежал в корчму только затем, чтобы забрать плащ, завернулся в него и, шатаясь, побежал в пургу. Для его двадцатилетнего беспутного рассудка всё услышанное было слишком тяжким испытанием. Он принял самое разумное, хотя и самое трусливое решение: бежать без оглядки. Конечно, он непременно вернётся за Камиллой, немного позже, когда обдумает всё как следует… Он осознал тогда, что у него нет ни одного по-настоящему близкого друга, которому он мог бы поведать о том, что узнал. У него была только Алекзайн. И она сказала: «Слушай меня, Тобиас, и всё будет хорошо».
Он слушал. И через неделю узнал, что сделал отец с Камиллой, когда ему стало известно об их браке — и что сделала после этого она с собой. Искала ли она своего мужа перед этим? Звала ли? Проклинала ли, вдевая голову в петлю?
Этих вопросов было слишком много для Тобиаса Одвелла. Тобиас Одвелл не смог их вынести. И тоже вдел голову в петлю, но даже довести дело до конца ему не хватило духу.