— Зачем я вам? — спросил я, даже не удивившись ярости, звеневшей в моем голосе. — Какого хрена, Кайл, зачем? Если то, что ты говоришь, правда, арбалетчики сопротивлению больше не нужны. Ему нужна организованная обученная армия. Я здесь ничем помочь не могу. Стало быть, и сливки снимать не мне. Но ты не бойся, никаких обид. Я уже… наигрался.
Саймек тихо хмыкнул. Урсон смотрел на меня сквозь сплетенные пальцы рук, прижатые к переносице, и меня мутило от его взгляда. Я встал.
— Могу я уйти?
— Сейчас? Хоть переночуй.
Мне не нравился его голос. Не нравился его взгляд, не нравилось то, что он мне рассказал: я не верил ему. Самое умное, что я мог сделать, — это убираться отсюда как можно скорее и дальше. Но было очевидно, что решения здесь принимаю не я.
— Спасибо. Я переночую и с рассветом уйду.
— Уедешь, — поправил Урсон, всё так же не отрывая от меня глаз. — Я дам тебе коня. И оружие. Ты ведь безоружен?
Меня начало трясти. Я вдруг почувствовал слабость в ногах. И понял, что, если бы Урсон смотрел на меня всё время разговора, я бы уже давно потерял над собой контроль. Я смог только выдавить очередную признательность и ретироваться за дверь. Меня всё еще трясло. И чем дальше, чем сильнее. Я сцепил руки в замок и стиснул их изо всех сил. За окнами уже было темно.
ГЛАВА 26
Пальцы дрожат от страха, от гнева. Пальцев только восемь: они трясутся так, словно их десять. Страха, гнева — на десять пальцев. И даже больше. В сером небе с криком носится птица. Крик бьется о закрытые ставни. Темно.
— Ты уверен?
— Уверен… Алоиз… Я уверен! Ты спрашиваешь, УВЕРЕН ли я!!
— Успокойся…
— Сам успокойся! Я предупреждал тебя! Говорил, что так и будет!
— Покажи мне. Отойди.
Пальцы — десять пальцев — легко касаются пергамента, бережно, нежно. Почти не касаются.
Тихое дыхание, ровное, спокойное, будто во сне… будто сон, который снится Демону.
— Мы все — только сон, снящийся Демону. Джейкоб, когда рисунок начал кровить?
Пальцы — восемь — дрожат, заламываются, выли бы, если бы умели.
— Почему ты спрашиваешь ЕГО?! Это я…
— Джевген… Я прошу… Джейкоб?
— Я увидел вчера ночью. Думал, почудилось…
— Почему ты сохранил этот рисунок?
— Я…
— Не бойся. Скажи: почему? Тебе нравится эта женщина? Ты находишь ее… привлекательной?
— Н-нет…
— Нет?
Пальцы — пять из десяти — расползаются в вязкой темной крови, по высоким холмикам грудей, по изгибу острых локтей, по буйной гриве черных волос, по белесому пергаменту, полустертому грифелю… Кровь темная, венозная и плохо, страшно пахнет. Пальцы — эти — не дрожат.
— Просто… она…
— Джейкоб?
Дыхание — рваное, тяжкое, мучительное — как сны, которые снятся всем.
— Она так хорошо… нарисована, и она… настоящая… просто очень настоящая… живая…
— Хотел бы я знать, где эта женщина теперь. И что с ней происходит.
Пальцы — восемь из восьми — дрожат, сжимают друг друга. Пальцы — пять из десяти, — отрываются от стертого грифеля, стряхивают темную кровь.
— У тебя остались еще какие-нибудь его рисунки?
Мне отвели комнату, но я в нее даже не заглянул. Решил, что просижу до утра у солдатских костров. Если мне позволят, конечно — я бы на месте Урсона этого не допустил. Но он то ли не боялся повторения истории на Перешейке, то ли доверял своим людям, то ли оказался достаточно проницателен, чтобы понять мою новую сущность. В случае последнего я мог ему только позавидовать, потому что сам я пока ни хрена не понимал.
Ночь выдалась приятная — звездная и теплая, не очень сухая. Спать мне не хотелось, и я выбрался на стену форта: ветер тут был мягким и свежим и, кажется, пахнул листьями. Вряд ли, конечно — до полесья отсюда слишком далеко. Но я решил, что чувствую этот запах, значит, так тому и быть.
Куда податься, я пока не знал. Не в Восточные Леса, конечно. Теперь уж точно нет. В Даллант? Я должен был найти Йевелин. Убедиться, что она жива… Выяснить, как она победила Стальную Деву. Рассказать все о Проводниках и Безымянном Демоне. Спросить, чего она так боится. Для начала хватит.
Звезды мерцали слабо, словно неуверенные в содержании сигнала, который пытались таким образом передать. Я оперся спиной о стенку укрепления и, сунув руки в карманы, закрыл глаза. Оказывается, это приятно: просто стоять с закрытыми глазами, чувствуя, как лицо обдувает ветер, как шевелятся от его дыхания волосы надо лбом. Странно, никогда я не задумывался, что это может быть приятно. Просто стоять и ни о чем не думать. Не чувствовать ничего, кроме ветра на лице. Не дышать. Почти что не быть.
Поворачивая ладонь назад и перехватывая запястье тянувшейся ко мне руки, я не открыл глаз и не повернул головы, только подумал: ничто приятное, как и ничто хорошее, долго не длится.
— Настороже, — посмеиваясь, сказал Урсон. Он стоял у меня за спиной, но в темноте я и так не смог бы рассмотреть его лица. Это почему-то успокаивало — мне не нравилось несоответствие его внешности голосу и в особенности взгляду. — Молодец.
— Я не нуждаюсь в твоих похвалах.
— Да ладно тебе. Кого ты ждал?
— Саймека. Или, скорее, кого-нибудь из его людей.
— Но не меня?
— Или тебя. У тебя, по большому счету, оснований столько же.
— Нет, — засмеялся Урсон, — немного больше.
— Почему?
— Почему? Ты — Эван Нортон.
Я вдруг разозлился. Очень сильно. Так сильно я злился в последний раз только в Далланте на Дарлу Аннервиль, рыдавшую в полутемном зале, в дрожащем свете нескольких свечей, под пристальным взглядом своего отца, под пустым взглядом своей мачехи.
— Я Эван Нортон. Да. Я — Эван Нортон. Уже двадцать седьмой год. Мне так часто об этом напоминают, что я при всем желании не смог бы забыть. Как думаешь, если я сменю имя, это поможет?
Урсон промолчал. Он не шевелился, а оборачиваться мне по-прежнему не хотелось. Наконец я не выдержал — и вздрогнул, обнаружив, что он стоит ко мне гораздо ближе, чем я думал. Вплотную, почти касаясь подбородком моего затылка. Даже пятнадцатилетним мальчишкой он был выше меня на полголовы. Его дыхание обожгло мне лицо, я снова почувствовал этот странный пряный запах и вдруг вспомнил десятки деревянных солдатиков, разбросанных по столу.
— Ты не боишься, что я уведу твоих людей? — внезапно охрипшие голосом спросил я. Он покачал головой. Если бы была луна, я, возможно, смог бы рассмотреть его лицо. И я даже не знал, радоваться ее отсутствию или нет. — Почему? Саймек тебя недостаточно настращал моим вредным влиянием на его солдат?
