— Как мне вас благодарить?! — воскликнул он, прижимая дочь к груди, когда с формальностями было покончено. — Мы уж и не знали, где ее искать!
— В самом деле? — картинно удивился я и хотел добавить: «Вам нужно было спросить у своего сына», но, поймав умоляющий взгляд Дарлы, умолк. Она права. Не сейчас.
— Мы сделали то, что на нашем месте сделал бы любой благородный человек, — вежливо проговорил Ларс, отвешивая легкий поклон.
— Как бы то ни было, на ближайшие дни вы — мои гости! Прошу, пойдемте со мной!
У меня ныли зубы и сосало под ложечкой от всех этих банальностей. Ларс выдерживал испытание стойко, но Флейм оглядывалась с интересом. Она впервые попала в подобное место официальным (или полуофициальным) путем и не привыкла к такому обращению. Когда Аннервиль поцеловал ей руку, она зарделась в точности как Паулина, натренировавшая этот милый естественный румянец долгими упорными трудами. Флейм же смутилась искренне, снова — уже не впервые за последние дни — меня поразив.
Я взял ее под руку и провел вслед за Аннервилями в башню. Ларс замыкал шествие, словно насмешливый ангел-хранитель, не дающий своим суетливым подопечным потерять голову.
Титулованная семья как раз собралась обедать. Возможно, исчезновение дочери и сестры отбило у ее домочадцев покой и сон, но не аппетит. Стол ломился от яств, которыми можно было накормить десятерых. Взглянув на тучного молодчика, сидевшего по правую руку от места лорда и леди, я понял, что такое изобилие вызвано его прихотями. Увидев нас, вернее, маркиза, ведущего под руку маленькую Дарлу, молодчик побелел и вскочил, проявляя весьма противоречивые чувства.
— Йевелин, Куэйд, смотрите, кто пожаловал! — смеясь от радости, проговорил Аннервиль.
— Дарла! — сдавленно выкрикнул молодчик и бросился к ней. Когда он стиснул сестру в медвежьих объятиях, я подумал, что тридцатилетнему парню с его комплекцией, по-детски наивным лицом и рабской преданностью сумасбродной мачехе, вероятно, непросто живется на этом свете. Проклятье, какой-то я жалостливый сегодня.
Дарла, к моему удивлению, не оттолкнула лицемера, а нежно склонила курчавую головку на его широкую, тяжко вздымающуюся грудь. То ли память у нее коротка, то ли сердце большое, то ли она была редкостной лицемеркой.
Но, как оказалось, среди присутствующих находилась еще большая лицемерка. Она восседала на украшенном топазами троне во главе стола и наблюдала за разыгравшейся идиллической картинкой со снисходительным умилением матери, наблюдающей, как ее дети резвятся во дворе. Наконец она поднялась, являя невообразимую грацию каждым своим движением, обошла стол, шелестя юбками, и протянула холеные руки к падчерице.
— Дарла! — проговорила она. — О, боги… Бедная, дорогая моя девочка!
Дарла вскинула на мачеху полный ненависти взгляд, медленно отстранилась от брата и соединила свои маленькие пухлые ладошки с изящными руками молодой женщины.
— Жнец меня забери, — едва слышно проговорил Ларс за моей спиной. — Она просто великолепна.
И это действительно было так.
ГЛАВА 14
Солнечные блики на зеркале — смутная тень улыбки из глубины: я знаю… Знаешь? Лицо на стекле — бездна испуганных глаз. Ты… знаешь? Я красивая, да? Я красивая? Блики прыгают по поверхности, сплетаются тонкими блеклыми буквами: ТЫ. Лицо на стекле, пальцы па стекле — провалиться, нырнуть, уйти с головой в красоту, которая… есть? Я знаю.
Вкрадчивый щелчок замка. Вкрадчивая поступь ярости за опущенными плечами.
— Ты мила… вполне мила.
Лавина сходит с опущенных плеч, несется вниз, сминает под собой все, что казалось живым. Глаза: распахнутые, изумленные, полные ужаса.
— Погуляла ты неплохо, а? В лесу сейчас хорош. Прохладно. Милая была прогулка. Милая, как твое личика. Да?
— Д-да…
— Или нет? Или, может быть, страшная, может быть, жуткая? Ну-ка, смотри! Смотри!
Прозрачная рука впивается в плечо, разворачивает к зеркалу, пальцы другой хватают лицо, побелевшие щеки, встряхивают. Две пары глаз: ненависть в обеих. Два сердца гулко колотятся в такт: в обоих клокочет ярость.
— Смотри! Видишь? Милое личико. МИЛОЕ, правда? В точности как твоя прогулка в лесу. Если ты считаешь, что прогулка была… неприятной, то очень скоро и твоя мордашка станет… соответствующей. Поняла?
— Дд-а…
— Ты поняла?
— Д-даа…
— Ты же не хочешь остаться без глаз? И без кожи на этих нежных щечках? И без этого чудного носика? Не хочешь?
— Нет…
— И держи на привязи своих дружков. Ясно? В тот день, когда до Ангуса дойдет хоть слово, я вырву тебе сердце.
— Д-да…
— Ты поняла? Я. Вырву. Тебе. Сердце.
Пальцы разжимаются, оставив алеющие вмятины на щеках: одну на правой, четыре на левой. Вкрадчивый щелчок замка. Блики на зеркале: уже — молча.
— Эван! Какая же ты скотина!
— Знаю, — привычно откликнулся я. — Что на этот раз?
Флейм фыркала у высокого овального зеркала, безуспешно пытаясь втиснуть свои шикарные груди в тесные оковы корсета. По мне она старалась совершенно зря. Тем не менее я с удовольствием пялился на нее, пока она проливала семь потов за этим неблагодарным занятием, благо от услуг горничной Флейм отказалась, боясь обнаружить свои отнюдь не аристократические замашки. Леди Йевелин милостиво одолжила ей кое-что по случаю пира, устраивавшегося в честь возвращения Дарлы, и Флейм уже битый час возилась с пышными юбками и сотней застежек дворянского платья, доставляя мне неземное удовольствие лицезреть ее раскрасневшееся сердитое лицо.
— Пялишься! — выпалила она и, глубоко вдохнув, наконец стянула края корсета: — Да не стой как пень, помоги!
Я откликнулся с готовностью, мимоходом погладив ее по груди. Флейм хотела дать мне пощечину, но промахнулась.
— Не дергайся, — предупредил я, стараясь понять, что к чему в этом немыслимом приспособлении. — Опять завязки разойдутся, придется всё сначала… Хотя, хм, я-то не против…
— Сволочь! Бабник! — шипела она. — И вечно тебе мало! Небось зажал уже эту краснолицую сучонку, а?
— Флейм! Попридержи язык! Сестры виконтов так не выражаются!
— Любовницы оборванцев выражаются еще и не так! — рявкнула она, и я затянул шнуровку с такой силой, что у Флейм оборвалось дыхание.
— Легче! Ты… что?!
— Терпи, сестрица, — безжалостно велел я. — Пусть тебя утешит то, что ты неотразима.
Я не льстил. Фиолетовый бархат был ей очень к лицу, в тисках корсета талия казалась еще тоньше, а груди, едва не вываливающиеся из низкого выреза, — еще больше.
— Причешись, — критично осмотрев ее, приказал я. — Простительно выглядеть так после… э-э… бала, но не до.
