Запредельный, повезло же какому-то местному дворянчику иметь столь экстравагантную дочь.
Девица соизволила обогреться, утереть слезки и съесть большую часть тощего зайца, заслужив устойчивую неприязнь Ларса. Она назвалась Дарлой Аннервиль, дочерью маркиза Аннервиля, но больше ничего сообщить не смогла; при попытке ответить на вопрос, как она оказалась одна в лесу, дочка маркиза начинала безудержно рыдать. Из ее бессвязных речей мы поняли лишь то, что она заблудилась, долго шла по лесу, пока наконец не вышла к ручью, на другом берегу которого Флейм стирала наши пожитки. Воодушевленная видом живого человека, девица Аннервиль ринулась через ручей, не подумав о температуре воды в нем, чем и объяснялся визг, поднявший нас с Ларсом с насиженных мест у костра.
Когда час спустя накормленная, согретая и утешенная девица прикорнула в сторонке, мы собрались на военный совет, главным вопросом которого было: что нам делать с этим дивным созданием?
— Значит, так, — тихо сказал Ларс, поглядывая на посапывающую в стороне дочку маркиза. — Это именно тот случай, который бывает раз в жизни. Завтра мы заявимся в замок ее отца-маркиза как спасители и благодетели.
— Спасители? — фыркнула Флейм. — До тракта триста шагов! Это же как постараться надо было, чтобы так заблудиться!
— Не важно. Главное, нам будут так признательны за возвращение чада, что не станут особо расспрашивать, кто мы такие и какого хрена здесь шляемся.
— Кстати, — вставил я, — на всякий случай, кто мы такие и какого хрена здесь шляемся?
— Это просто. Вы — Эван и Флейм… ну, скажем, Соммерсен, брат и сестра, я — ваш кузен сэр Ларс, граф… ле Доннел. А Эван может быть виконтом. Чтобы нас не путали, когда будут обращаться по титулам. Странствуем, выполняя семейный обет.
— Эй, а почему это сестра, а не леди Соммерсен? — тихо возмутилась Флейм, опасливо оборачиваясь на мирно дремавшую девицу.
— Потому что жена должна сидеть дома и нянчить детей. А сестра может податься за сумасбродным братцем хоть к самому Жнецу, если уж дожила до двадцати пяти лет в девках.
— Наглец, — прошипела Флейм. Ларс очаровательно улыбнулся.
— Не нервничай так, моя радость. Вы с Эваном даже чем-то похожи.
— Чем?!
— Ну… — он чуть отстранился и окинул нас критичным взглядом. — У вас обоих темные волосы.
— У тебя тоже темные волосы!
— У вас носы одинаковые.
Мы с Флейм, не сговариваясь, уставились друг на друга, проверяя правдивость этого утверждения. Флейм фыркнула, я в общем-то был с ней согласен.
— А кроме того, — не сдавался Ларс, — странствующие родственники вызывают меньше подозрений во всяческих нелицеприятных связях между собой, чем семейная пара и их друг. Мы же должны сохранить хоть тень внешней порядочности. Я подчеркиваю — внешней.
— Эван, вызови его на дуэль, — взмолилась Флейм. — Ты ведь теперь виконт! Защити честь своей сестры.
— Ларс, ты думаешь, это сработает? — игнорируя ее дурачества, спросил я, пристально глядя на него.
Ларс пожал плечами.
— Тебе же приходилось иметь дело с аристократами. И мне приходилось. Они страшно подозрительны, когда у человека безупречная репутация. Но если мы окружим ореолом таинственности цель нашего вояжа, то, принимая во внимание заступничество этой девчонки, сравнительно радушный прием в замке ее отца нам обеспечен. Это уже больше, чем то, на что мы рассчитывали.
Я согласился, Флейм продолжала сердиться. Похоже, ей очень хотелось побыть немного леди Нортон. И я впервые подумал, а что она сказала бы, предложи я ей такую перспективу. Но я ведь никогда этого не сделаю. Во всяком случае, не в ближайшие десять лет — а я не знаю женщин, способных ждать так долго.
Мы легли спать, договорившись хранить таинственное молчание обо всем, что касалось нашего прошлого, списывая эту скрытность на все тот же обет, говорить о котором якобы тоже было запрещено. Ларс сказал, что Даллант — один из немногих округов, где еще чтят Троих, и всяческие обеты там воспринимают трепетно, так что должны отнестись к нам с пониманием.
Я лег рядом с дочкой маркиза, впрочем, на приличном расстоянии. Ночью она придвинулась и, не просыпаясь, заползла ко мне на грудь. Я с трудом удержался от соблазна отпихнуть ее, но, вспомнив раскрасневшееся заплаканное личико, удержался. Хотя это было трудно: я не мог отделаться от странного, почти гадливого ощущения, будто у меня на груди спит змея.
ГЛАВА 13
Легкие звуки арфы в прозрачном золотистом воздухе. Как тогда, когда она… Те пальцы когда-то дрожали, роняя на струны страх — до сих пор дрожат, если их обладательница еще жива… А эти — сильны, уверенны, грациозны, в них сила, в них знание об этой силе. Слушает: затаив дыхание, закрыв глаза, не думая, не дыша — всё в ней. Она — всё, и в ней — всё. Есть ли смысл ходить под небом, на которое смотрят ее глаза?
— Это… удивительно…
— Спасибо, дорогой. Я рада, что тебе нравится моя музыка.
— Мне нравишься ТЫ.
— Да ну! Как я могу нравиться? У меня слишком большие ноги.
— Глупышка. Несносная кокетка! Иди ко мне…
— Милорд… Как можно, милорд! Оставьте меня! Среди бела дня?!
— Я тебя люблю, Йевелин.
Гортанный смех плетью бьет по лицу, по глазам, по сердцу. Тонкие руки на широких плечах, такие бледные, такие слабые, без украшений — им не нужны украшения. Они и так прекраснее всех алмазов этого мира.
Легкий смех, тонкий смех — как шелковый платок, подброшенный в сладкий летний воздух.
Рука в стальной перчатке поднимает нож, и платок рассекается надвое лезвием чужого взгляда.
Копыта коней ритмично чавкали в вязкой грязи. Тракт был до того узким, что трое всадников едва могли на нем уместиться, поэтому Ларс то и дело отставал, впрочем, не сильно по этому поводу переживая. Я подозревал, что самые хищные ухмылки появлялись на его лице именно в те минуты, когда он оказывался позади меня. Мне и так было немного не по себе от того, как тесно маркизская дочка прижималась к моей спине, обхватив меня руками за пояс — ее еще и упрашивать пришлось, мерзавку этакую, всё жеманилась и заливалась румянцем. Я чуть было не предложил ей в сердцах ехать самостоятельно, на свой страх и риск, надеясь полюбоваться, как она свалится в лужу, но вынужденная галантность снова взяла верх. Я старался всё время напоминать себе, что теперь являюсь виконтом. Да и девчонка была всё же хороша: круглолицая, с восхитительной белоснежной кожей, на которой то и дело вспыхивал трогательный румянец. Раз или два я соизволил улыбнуться ей — видимо, именно поэтому Флейм упорно не отставала от нас, даже когда дорога совсем сужалась.
— Мой отец примет вас подобающим образом! — горячо заверила девица Аннервиль (впрочем, тут же предложившая называть ее просто Дарлой). — Если вам нужна помощь или кров, только скажите!
