— Почему я? — смешной вопрос, глупый, такой жалкий, но у меня не осталось других. — Почему ты… не меня… именно меня? Ты же… боги… ты спала с ними всеми… не разбирая пола, человека… и ты убила их всех… так или иначе… почему же ты не хочешь убить меня?
— Я хотела, — ее пальцы на моем лице казались ледяными и почти неощутимыми, прозрачными как стекло — сквозь них я мог видеть небо. Голос был сиплым, а крови на губах стало, кажется, больше. — Я очень хотела… но не смогла… ни там, ни… черникой… Ты болотный огонек в тумане. Я иду за тобой. Я убью тебя, когда найду, но пока я просто иду за тобой…
Правильно, Йев, болотный огонек. Болотные огоньки заводят только в трясину. Только вот что случается потом с этими огоньками, молва почему-то умалчивает.
Она опустила голову мне на плечо. Стало тяжело и мокро. Я смотрел в черное осеннее небо.
— Выведи меня, — прошептала Йевелип. — Выведи… пожалуйста… я так в тебя… поверила… там же есть что-то кроме болота… там есть?..
Я не знаю, боги, я не знаю.
Безымянный Демон, наверное, знает, а я — нет.
— Ладно, Йев, — сказал я. — Ладно. Ну, теперь твой… ход. Теперь ты можешь задавать мне вопросы. Какие угодно вопросы.
Она потерлась щекой о мое плечо. И ничего не сказала.
ГЛАВА 40
— Вы нашли Преподобного?
— Пока нет. Подойди, присядь.
Странный мальчик. Такой странный… так глубок и так глуп.
— Дай мне руку.
Эти пальцы… Толстые, неуклюжие. Неспособные создавать. Способные только оживить то, что живо уже и так.
— Расскажи мне про него.
— Про кого?
— Про Эвана.
Вздрогнул. Хмурится. Не любит это имя. Не может себе простить.
— Отец говорит…
— Отцу не обязательно знать. Скажи, как он… это делал?
Не отнимает пальцев. Пялится в землю. Краснеет — неровно, ярко, некрасиво. И умеет оживлять. То, что живо уже и так.
— Ну… да никак… Просто рисовал. Так быстро, я прямо за рукой его не мог уследить. Раз, раз… И готово. Итак здорово получалось…
— Да, я видел. Кто еще умеет так рисовать? Почему-то страх. Почему?
— Ну-у… когда-то был тут брат… брат Кирстен. У него хорошо получалось тоже.
— Да, я помню брата Кирстена. — И он мертв вот уже семь лет. Чахотка. — Кто еще?
— Образописец заезжал. Помните? Я был маленький тогда… ну, совсем. Лет двенадцать мне было.
— Помню. — Принесли в жертву. Знать бы тогда… — Еще?
— Всё.
— Всё? — Невозможно, — Но ты же раньше делал так. Вытаскивал…
— Ну, мелочь всякую. Живое почти никогда. Так здорово ни у кого не получалось.
— Ни у кого? Что, СОВСЕМ ни у кого?
Что-то в глазах: ярость?.. Толстые, неуклюжие, бездарные пальцы отдергиваются прочь. В крике — почти слезы. Почти вдруг.
— Да что вы все о НЕМ?! Почему вы ничего не говорите о НЕЙ?! Он, он, целыми днями! Проводников двое!
Двое… да, мальчик, Проводников двое, я знаю… Но будет так, как Он решит.
— Давай поедем в Шангриер, — сказала Йевелин, и я даже не удивился.
Это было первое, что я услышал от нее с тех пор, как мы покинули лагерь лесных партизан. До этого ехали молча, и я не знал, была ли в этом молчании враждебность. Мне как будто нечего было ей сказать, а она, если у нее и оставались маленькие грязные секреты, предпочитала о них умалчивать. И я не винил ее в этом — всегда остается что-то, чего не стоит договаривать. Я и так уже знаю о ней больше, чем мне хотелось бы.
— Почему туда? — помолчав, спросил я. Мы ехали по общему тракту на юго-восток — я не задумывался, почему именно туда, но теперь подумал, что эта дорога ведет к заливу. Там, в самом деле, можно было бы сесть на корабль, плывущий в Шангриер… Только зачем?
— А что нам здесь делать? — коротко ответила Йевелин.
В самом деле. Ни у нее, ни у меня здесь не осталось ничего, о чем хотелось бы помнить. Зато где-то не очень далеко все еще есть храм Безымянного Демона. Кстати, совсем недалеко — я не помнил дороги, которой выбирался оттуда, но четко знал, что это на востоке, немного севернее Лемминувера. Любопытно, вдруг подумалось мне, если бы мы с Йев приехали туда сами и постучались в храмовые ворота, как я — в ворота Черничного Замка, что бы сказал человек в красном? И тот, другой, у которого не хватает двух пальцев? И мальчик, любимой игрой которого было оживлять нарисованное? Если, конечно, оно нарисовано очень хорошо… Я поймал себя на мысли, что почти хотел бы увидеть его, этого мальчишку. Наши таланты так здорово сочетались. Почти как с Йевелин. Забавно.
— Ты думаешь, там они нас не достанут? — проговорил я, и она пожала плечами, как будто это мало ее волновало. Интересно, она поняла, о ком я говорю? Уверен, что поняла…
— Ты просто сказала ей: перестань? — помолчав, негромко спросил я, и конь тихонько фыркнул, будто разделяя мой непреходящий скепсис по этому поводу. Йевелин снова пожала плечами и откинула тыльной стороной ладони прядь волос со лба. Всё-таки в мужской одежде и со стянутыми в узел волосами она выглядела очень странно. Как будто у дикой лесной девки содрали лицо и наклеили взамен неестественную красоту маркизы. Эта мысль заставила меня вздрогнуть. Неестественная… да, неестественная. Поэтому на нее всегда было немного жутко смотреть. Люди не бывают такими красивыми.
Люди, да, а кто бывает?.. Демоны?..
— В тебе есть шангриерская кровь! — вспомнил я, и она взглянула на меня. Когда в ее глазах не было страха, я едва мог в них смотреть.
— Есть, — кивнула она. — Ровно половина. Моя мать была шангриеркой. Она достигла брачного возраста, как раз когда был заключен мир, и ее выдали замуж за одного из военачальников короля Гийома. А ее мать, моя бабка, родилась здесь в самый разгар войны, и в шестнадцать лет попала в плен к шангриерцам. Ее захватчик влюбился в нее, и она вышла за него, а потом уехала к нему на родину.
«Быстро же она забыла моего деда», — подумал я.
— Почему они друг друга любили?
— Что? — она, кажется, была удивлена таким вопросом. — Что значит «почему»?
— То и значит.
— Любят не «почему-то». Любят просто так.
— Ты-то откуда знаешь?
Она промолчала, только легонько подстегнула свою кобылу.
— Мне кажется, — медленно проговорил я, — если бы они не были заперты в этом храме вдвоем… если бы просто встретились случайно, в мирное время, не связанные легендой… они бы просто друг друга не заметили.
— Неправда! — неожиданно пламенно возразила она. — Это ничего не значит!
— Йев, представь себя на месте своей бабки. Ты навечно заперта вместе с мужчиной, каждому из вас предназначен партнер, с которым вы сделаете ребенка… чтобы потом этот ребенок стал родителем вашего бога. И этим партнером может быть кто угодно, только не этот мужчина. И тебе шестнадцать лет. Ты бы в него не влюбилась?
