И тут я понял, о чем говорил его брат. В какие игры предпочитает играть злое дитя.
Мне вдруг стало трудно дышать.
— Нортон, — ласково позвал Шерваль, когда я уже переступил порог.
Я застыл, стоя уже одной ногой на свету, держа в мокрой ладони дрожащие пальцы Йевелин, которая уже стояла на свету вся. Это было так похоже на ту ночь в степи, когда он позвал меня… а я обернулся…
Шерваль смотрел на меня, и за его спиной были черно-синие витражи.
— В следующий раз, — очень мягко проговорил он, — нам не понадобится леди Аттена.
«Хрен тебе, а не следующий раз», — от всей души подумал я и, быстро шагнув назад, захлопнул дверь.
В коридоре снова было пусто. Я помчался вниз, волоча Йевелин за собой: она шаталась на ходу и спотыкалась, будто пьяная. Добравшись до парадного входа, я с силой толкнул дубовую дверь, впуская в коридор поток дневного света. Мой гнедой по-прежнему стоял у ворот — почему-то в конюшню его не увели. Я рывком обхватил Йевелин за талию, поднял, усадил на коня, вскочил в седло позади нее. Она покачнулась, и я прижал ее к себе. Тогда она тихо вздохнула и откинула голову назад, мне на плечо. Я подумал, что она потеряла сознание, но ее глаза оставались широко открыты. А зрачки, в которые светило солнце, были крохотными, как острия иголок.
Мы мчались галопом, едва не загнав коня, и широкая юбка белого платья Йевелин, развеваясь на ветру, хлестала меня по ногам. Когда добрый город Билберг и фиолетовые стены Черничного Замка остались в десятке миль позади, Йевелин подняла тяжелую голову и, не глядя на меня, без малейшего выражения сказала:
— Ты спас меня. Мой прекрасный рыцарь проник в башню, убил дракона и спас меня. Теперь я должна выйти за тебя замуж.
Я думал, что засмеюсь, но почему-то не стал. Придержал коня, наклонил голову и ткнулся лицом в ее волосы. Они пахли как-то странно. Как будто кровью.
Я убил дракона, Йев? Наверняка можно сказать, только если посмотреть тебе в глаза… но я не хочу. Не хочу и не стану. Нет.
Мы стояли посреди пустой проселочной дороги, вокруг щебетали птицы. Солнце уже клонилось к закату. А я вдыхал кровавый запах волос Йевелин и жалел, что она не позволила мне умереть именно так.
— Не получилось, да? — много времени спустя прошептала она.
— Мне всё равно, — честно ответил я.
Тогда она обернулась и посмотрела мне в глаза.
ГЛАВА 38
Третий отделился, и теперь они были вдвоем.
Он думал, что третьего придется убить, хотя не понимал, почему — сначала. Третий не стоял между ним и тем, за кем он шел, но это только на первый взгляд. Вскоре стало ясно, что третий тоже идет за этим человеком, значит, третий мешает. Убирать с пути его не пришлось, но, возможно, придется. Когда их пути разошлись, он впервые понял, что те, кто стоят МЕЖДУ, иногда об этом знают.
Но потом третий свернул в сторону, из которой не тянулся запах того, за кем он шел, и они остались вдвоем: он и она. Вдвоем, но не вместе: он шел, и она шла, и никто никому не мешал — у них были разные те, за кем надо идти. Только потом он понял, что они не совсем разные.
Они пахли почти одинаково. Только ее запах был слаще. Так пахло, когда он убирал стоящих МЕЖДУ.
И эти запахи — того, за кем шел он, и той, за кем шла она, — были не просто похожи: были рядом. Так близко, что порой сливались в один, и он не мог разобрать, где чей. Кто пахнет так, чтобы ему хотелось жить.
И потому они шли вдвоем: не вместе, но вдвоем. И это было нехорошо. Он чувствовал, что это нехорошо, но не мог понять почему. Его не волновало почему. Он только видел ее змей и чувствовал странную, неведомую дрожь в глубине своей пустоты, когда они шипели. Но это случалось всё реже и реже.
Потом она остановилась, хотя они не умели останавливаться, и провела железными пальцами по его груди, и ржавая крошка посыпалась вниз. И он впервые за свою нынешнюю жизнь посмотрел не туда, откуда чувствовал запах, за которым обязан идти.
С тех пор они были вместе и вдвоем.
— Боги, Эван, — сказала Линнетт. — Это ты.
Я давно привык к этой фразе, к разнообразию интонаций, с которыми ее произносили, но на сей раз она меня покоробила. Может быть, потому, что я не знал женщину, которая это сказала. А она не знала меня. Мы не знали друг друга, только делали вид — оба, и она и я, потому что так правильно. Почему-то мы были в этом уверены. И ее «Боги, Эван, это ты» звучало так, как должна звучать изумленная реплика в постановке хорошего столичного театра в исполнении опытной талантливой актрисы, которая почти верит сама в то, что говорит. «Боги, Эван, это ты».
— Ты отлично выглядишь, — искренне сказал я, хотя слово «отлично» здесь было совсем неуместно. Она очень изменилась — накачала мышцы, немного располнела, коротко остригла волосы, в лице и глазах появилась жесткость, которой там никогда не было. В лице и глазах ее сестры — да, но не в ее глазах. Я вспомнил, как скрутил ее в лесной хижине под Арунтоном во время нашей последней встречи. Теперь она с тем же успехом скрутила бы меня. Я тоже изменился, и не в лучшую сторону, в отличие от нее.
— А ты нет, — словно в ответ на мои мысли проговорила Линнетт и перевела взгляд на Йевелин. — Мы тебя уже и не ждали.
«Ох, проклятье, я могу уйти», — мне очень хотелось так ей ответить, но я дал Йевелин слово. Это была ее идея — всё-таки вернуться в леса. Вместе с ней. Не знаю, на что она, холеная провинциальная аристократочка, рассчитывала в этой ситуации, но переубедить ее оказалось невозможно.
— Ты пришел ко мне, — сказала Йевелин, когда я пытался вдолбить ей, что большей глупости предложить невозможно. — Теперь я пойду за тобой.
Этим она меня сразила. Уж не считает ли она, что леса для меня — то же, чем был для нее добрый город Билберг?! Да, она так считала и, как я теперь начинал понимать, не без оснований. Возможно, это была маленькая месть с ее стороны: теперь я примерно представлял себе ее чувства, когда она вошла в черную комнату Шерваля и увидела там меня. Особенно отчетливо я ощутил это, видя холодный, изучающий, почти бесстрастный взгляд Линнетт, которым она бесцеремонно окинула Йевелин. Мне показалось, в этом взгляде все же скользнула неприязнь. Неудивительно — несмотря на простую мужскую одежду, в которую Йевелин по собственному же настоянию переоделась еще до того, как мы двинулись на восток, от нее так и разило высоким происхождением, утонченным воспитанием и неприкрытым сволочизмом людей ее породы. И руки, ее руки, такие большие и сильные, сейчас казались тонкими и маленькими, почти немощными. Я только теперь заметил, как сильно на них выступают вены.
— Но ты вернулся, и, я вижу, не один, — сказала Линнетт, и в ее голосе отчетливо прозвучал холодок.
Я снова взглянул на Йевелин. Она стояла прямо, заложив большие пальцы за пояс, — как Шерваль тогда, в Черничном Замке… Ее голова была вскинута, волосы подобраны (я впервые видел ее не с распущенными волосами, и это тоже меня коробило), а в глазах не отражалось ничего, кроме холодной, жесткой любезности, которая могла в любой миг перейти в слишком хорошо знакомую мне змеиную вежливость. Линнетт посмотрела на меня, потом опять на Йевелин, и опять на меня — долго и слегка непонимающе. Я снова подумал, что теперь слишком хорошо знаю, как Йевелин приходилось смотреть на меня, стоя об руку с Шервалем. Боги, как же это было хреново.
