Карлу выпало дежурить у одной шато вместе с д’Экюре, а Луи — ну кто бы сомневался? — пошел в дозор с Жуанвилем. Карл видел их обоих у второй машины, на расстоянии десяти локтей от себя. Они сидели на земле рядом, скрестив ноги по-турецки (Луи увидел, что так сидят некоторые христиане в Дамьетте, и нашел, что это очень удобная поза, хотя у Карла ноги почти сразу дико затекали), и о чем-то негромко беседовали с таким невозмутимым видом, будто находились в садах Лувра или в Венсеннском лесу. Карла злила эта безмятежность, так же, как всегда злило настроение Людовика, никогда не совпадавшее с его собственным.
— Как Жуанвиль-то в рот королю заглядывает, — словно прочитав его мысли, пробурчал д’Экюре. Потом отвел руку назад и лениво почесал себе спину через кольчугу рукоятью меча. — Терпеть его не могу.
— Я тоже, — не выдержав, отозвался Карл, и они с д’Экюре обменялись понимающими взглядами. Д’Экюре был простой, честный вояка из Бургундии, никогда не живший при дворе. Он не знал, что и там Жуанвиль вился вокруг короля, как пчела вокруг чаши с медом, — Карл видел его при дворе едва ли не столько, сколько сам себя помнил. Но даже д’Экюре, проведшему рядом с Людовиком меньше года, успел намозолить глаза этот прилипала, с которым король проводил времени больше, чем с родными братьями. И за какие такие заслуги — решительно непонятно!
Жуанвиль будто почувствовал, что они говорят о нем, и поднял голову. Его глаза встретились с глазами Карла, и он, улыбнувшись, приветливо махнул рукой. Карл оскорбленно выпрямился, возмущенный подобной фамильярностью. Конечно, Жуанвиль привык, что король не ставит между собой и своими приближенными почти никакой границы — но то его блажь, а Карл обета многотерпения отнюдь не давал. Он надменно отвернулся, но Жуанвиль этого, кажется, не заметил — едва взглянув на Карла, он тотчас снова повернулся к королю, который, помолчав минуту, продолжил рассказ. «Небось притчу какую пересказывает, или читает псалом», — подумал Карл с нарастающей бессильной злостью. Не то чтобы ему очень хотелось сидеть на месте Жуанвиля или с ним рядом, у второй шато, и выслушивать благочестивые бредни своего братца. Но ему правда хотелось бы, чтобы Людовик хоть раз поговорил с ним так долго и так доверительно, как он чуть ли не каждый день говорил с Жуанвилем.
— А правда, что он обесчестил девицу и сбежал в поход от женитьбы? — ухмыляясь, заговорщицким шепотом спросил д’Экюре. Карл посмотрел на него в изумлении, думая, что тот говорит о Людовике, — но тут же понял свою ошибку и чуть не расхохотался. Луи, обесчестивший девицу, — этакого чуда мир не видел со времен успения Богородицы! Впрочем, и Жуанвиля в подобной передряге представить можно было с трудом. Хотя…
— Такое и впрямь говорят? — развеселившись, спросил Карл.
— А то! Я слыхал, его из родной Шампани-то батюшка выпер к королевскому двору, только б подальше от этой девицы держать — бедная она или незнатная, или еще что, уж это не знаю. А она возьми и напросись у своего отца, чтоб выхлопотал ей место при королеве Маргарите. Потому что она ведь, известно, не богатых и не знатных к себе приближает, как и его величество. — В последних словах д’Экюре Карл уловил неподдельное восхищение. Д’Экюре и сам не мог похвалиться ни знатностью, ни богатством, так что его восторг был понятен. — Ну и вот они встретились при дворе, и дружочек-то наш Жуанвиль орудие-то свое осадное на месте не удержал. А папаша девицын узнал и говорит теперь: женись! Ну и что, мол, что женат, — утопи свою супружницу в пруду и женись на моей, дескать, дочке, а не то к королю пойду! Все же знают, как он справедлив, и даже любимчика своего ради правды не пощадит.
— Это верно, — улыбнулся Карл. Забавно было бы, окажись вся эта история хоть отчасти не выдумкой.
— Так чего, правда все это? — с любопытством спросил д’Экюре, и Карл серьезно ответил:
— Ну, просто так люди ведь говорить не станут.
— И я про то. Дыма без огня… — начал д’Экюре и вдруг осекся.
Карл хотел спросить его, в чем дело, — но через мгновение увидел то же, что увидел д’Экюре, и язык присох к его небу, лишив дара речи на несколько драгоценных мгновений. Он хотел закричать и задохнулся криком, потом вскочил на ноги, пытаясь привлечь этим внимание Луи. Но тот сидел спиной к нему, и Жуанвиль увидел Карла первым. Он схватил короля за рукав, и тот, резко умолкнув и повернувшись, последним увидел то, что неслось на них, разрывая ночную тьму.
С виду это походило на винную бочку, объятую пламенем, с огромным, как полотнище стяга, пылающим хвостом, развевающимся против направления полета этой ужасной падающей звезды. Оно летело к ним с другого берега канала, медленно и тяжело, наполняя воздух низким, хриплым гулом, от которого дрожала земля. Ночь окрасилась яркими красками дня. Казалось, будто чудовищная огненная птица летит по небу в направлении крестоносцев.
— Ложись! — закричал Луи, и Карл понял, что все они, все четверо, стоят, завороженные красотой и мощью мчащейся на них смерти. Крик его брата развеял наваждение, и все четверо попадали наземь за щитами шато. Огненный шар прогудел слева от Карла, рухнул, зарывшись в песок, между орудиями, и остался лежать, рыча и отплевываясь пламенем.
— Матерь Божья, — прохрипел д’Экюре, крестясь и пытаясь одновременно вытащить упавший меч, придавленный его собственной ногой. — Это что за…
Низкий гул с другой стороны реки повторился. Теперь Карл вспомнил, что слышал его за несколько мгновений перед тем, как д’Экюре увидел огненный шар. Луи стал подниматься из песка, и Карл закричал ему изо всех сил:
— Не вставать!
Он не знал, каким образом, но казалось, что второй снаряд пролетел гораздо быстрее первого. Крик Карла еще не смолк, когда пылающая головня размером с тачку врезалась в шато, под которой были король с Жуанвилем. Орудие дрогнуло, с трудом устояв на месте. Снаряд скатился по нему вниз, оставляя за собой огненный след. Деревянный щит затрещал, чернея на глазах.
Король, почти успевший встать в момент второго удара, пошатнулся. Жуанвиль бросился к нему, но Людовик оттолкнул его от себя и рванулся вперед, между орудиями, на открытое пространство, которое вчера целый день расчищали для строительства дамбы. «Они бьют по башням, — подумал Карл, — чтобы лишить нас прикрытия. Без шато мы не сможем закончить плотину, и они это знают. Сукины дети…»
Но что делает этот блаженный идиот, король французский? Совсем одурел?
— Луи, назад! Вернитесь! — закричал Карл, когда Людовик подбежал к границе канала и, вскинув над головой руки, что-то в ярости закричал сарацинам на другой стороне. В свете полыхающей шато и двух снарядов, валявшихся на земле подобно огромным факелам, Карл теперь ясно видел врагов. Их было не более дюжины, они подвели небольшой подвижный камнемет к самому краю канала и уже заряжали в него третий пылающий шар. Правда, теперь они не торопились — кажется, один из них узнал короля и уговаривал товарищей сменить цель, выбрав вместо орудий крестоносцев куда более ценное их достояние.
И, внезапно понял Карл, именно этого Луи и добивается. Он дает своим товарищам время. Боже, этот святой болван рискует собственной жизнью ради сохранности деревяшек. Трижды болван. Какое же счастье, что ничего этого не может видеть их мать.
