Она увидела, как затвердела его нижняя челюсть, и умолкла, нутром почуяв, что не должна настаивать. Странным образом тут ей вспомнился случай на Ланской дороге и свет, который видел Луи. Дело так и не было передано в Ватикан — положение в королевстве было слишком беспокойным, и подобное расследование пришлось бы не ко времени. Бланка не знала, отчего сейчас подумала об этом — но чутье подсказало ей, что тогдашний случай и сегодняшний были как-то связаны между собою.
— Скажите, — спросил Луи неожиданно резким тоном, — там был Амори де Монфор, и он преклонил пред вами колена… так?
Бланка молча кивнула, не сводя с него глаз.
— И он был с непокрытой головой… он один среди всех остальных, и волосы у него были завиты и напомажены, будто он только недавно побывал у цирюльника. Так было?
Бланка посмотрела на него с удивлением, не понимая, какое это имеет значение. Но все же напряглась, пытаясь припомнить — в тот миг все плыло у нее перед глазами, и на подобные мелочи внимания она не обратила. Но сейчас, когда Луи сказал, вспомнила. Не оттого, что разглядывала Монфора, но когда он встал перед ней на колени, она посмотрела на его темя и увидела, что его волосы и вправду разделены правильным пробором и красиво уложены, и еще от них пахло миндальным маслом. И вот этот запах Бланка помнила совершенно явно, потому что не выносила его, а ей в тот миг и без того чуть не сделалось дурно, и этот запах… Ей тогда в голову не пришло, отчего это сир Амори так расфуфырился — должно быть, накануне имел свидание с супругой дурачка де Сансерра; об этой их связи знали все, кроме самого де Сансерра. Но да, да, так все и было, он ровно так и выглядел, как описал ее сын.
Но как мог Луи об этом знать? Кто бы ни поведал ему о поступке его матери, разве стал бы он вдаваться в такие подробности? И разве стал бы сам Луи, потрясенный случившимся, расспрашивать… нет. О нет. Но как же тогда он узнал, разве только…
«Что за глупости», — подумала Бланка, вновь чувствуя холодок, пробежавший по коже. Как мог он видеть все это сам ? Его не было там, в том она могла бы поклясться. И он так безмятежно тренировал своего брата во дворе, когда она вернулась — нет, нет, никак его не могло быть в Ситэ. Где же еще он мог это увидеть? Не в огне же камина, куда вглядывался так, словно…
«Если не Божий это был свет, матушка, то чей?» — вспомнила Бланка, и холод, сперва только касавшийся кожи, пронзил ее до костей.
— Людовик… — сказала она, и он тут же обратил к ней взгляд, затуманенный мыслями, которых она — Бланка поняла это с болезненной ясностью — никогда не сможет узнать.
Она взяла его за руку, потянула к софе, стоящей в углу, и, заставив сесть, села сама. Потом обняла рукой за шею и коснулась лбом его лба, а когда он напрягся, тихонько шикнула, как делала, когда он был еще совсем крошкой и просыпался, бывало, в ночи, дрожа от дурного сна.
И так сидели король и королева Франции, обнявшись, прислонясь друг к другу, одни посреди темных покоев, в темном дворце, в городе, на который спускалась ночь.
Глава четвертая
Бовези, 1231 год
— Этот фрукт, ваше величество, называют оранжем, — сказал Милон де Нантейль, епископ Бове. — Сие лакомство дивной сочности привезли нам из самой Мавритании, где оно в обилии произрастает. Внутри он точно такого же цвета, как и снаружи, взгляните. А уж вкус — истинно королевский, могу вас в этом заверить. Угодно ли попробовать? — заискивающе добавил епископ и уже потянулся пухлой рукой к блюду, намереваясь собственноручно очистить диковинный фрукт от кожуры, когда Бланка сказала:
— Вы очень любезны, ваше преосвященство, но нынче Великий Пост, и по пятницам в это время сын мой не ест ничего, кроме рыбы.
Епископ застыл, подавшись к тарелке, а потом неловко убрал руку. Бланка безмятежно глядела ему в лицо.
— О, — произнес де Нантейль, умело пряча вспыхнувшее замешательство. — Сие в наивысшей степени похвальное благочестие, кое может служить лишь лучшим из возможных примеров для подданных и вассалов его величества.
Сказав эту напыщенную фразу, епископ Бове умолк, сконфуженно пряча глаза. Упоминание о Великом Посте, сделанное Бланкой вполне умышленно, явилось разительным контрастом обеденному столу, накрытому де Нантейлем для своих венценосных гостей. Белый хлеб, жареные каштаны, голубиный паштет, мед, несколько бутылок изысканного вина шампанской марки и, разумеется, фрукты, включая и диковинные оранжи, — стол, который постным можно было назвать, лишь нещадно кривя душой. Епископ кинул взгляд на яства, видимо, отчаянно пытаясь отыскать среди разнообразия блюд то, которое можно было бы предложить королю ввиду новых неожиданных обстоятельств.
— Быть может, сиру угодно будет вкусить пирога с угрями? Или вот еще есть форель, мой повар просто мастер ее готовить…
— А не найдется ли окуньков? — спросил Луи.
Милон де Нантейль поперхнулся и уставился на короля и королеву-регентшу, сидящих за столом напротив него.
— Оккуньков? — повторил он, заикнувшись от изумления.
— Да, или еще какой мелкой рыбешки. В Великий Пост я стараюсь есть мелкую рыбу, — пояснил король, будто бы извиняясь, и украдкой глянул на мать, словно чувствуя свою вину и перед ней. Бланка милостиво улыбнулась сыну и накрыла ладонью его руку, лежащую на подлокотнике кресла.
Епископ Бове, уловивший это материнское одобрение, растерялся окончательно.
— Разве что если на кухне спросить, может, что прислуге сготовили, — пробормотал он, и Луи весело улыбнулся.
— Вы меня этим очень обяжете, ваше преосвященство. А если у вас найдется еще и немного пива, будет просто замечательно.
— О, конечно, конечно! — воспрянул духом епископ. — Я и не знал, что ваше величество предпочитает пиво. Бовезийская пивоварня одна из самых…
— По правде, я его терпеть не могу, — признался Луи, и доверительная непосредственность его тона сгладила то, что он прервал епископа на полуслове. — Я его пью только для того, чтобы аппетит перебить. Ужасно хочется есть, знаете ли, особенно после долгого дня в седле.
Обескураженный такой искренностью — которая, как он наверное знал, не таила под собой ни коварства, ни насмешки, — епископ Бове заморгал и, окончательно сдавшись, хлопнул в ладоши, подзывая слугу.
— Немедля подать окуней и пива для его величества, — процедил он, бросая сердитый взгляд на Бланку, безмятежно сидящую рядом с сыном и втайне наслаждавшуюся зрелищем. В ответ на его взгляд она любезно улыбнулась.
— Я буду есть то же, что и его величество. Только вместо пива выпью, пожалуй, немного разбавленного вина.
«И ты поступишь умно, если сочтешь это за великую милость с моей стороны», — мысленно добавила она, и Бове, прочтя эти слова в ее прямом взгляде, скрипнул зубами.
Да уж, не так он представлял себе ежегодный королевский постой в Бовези.
