— Воняет, Сережа! — гулко ударил себя кулаком в грудь Игнатьев. — Я уже не знаю, кому и верить в Управлении, своим ребятам верить боюсь, вот что обидно. Не сообщать информацию я не могу, а сообщишь — и утечка обеспечена. У меня из-под носа партия наркоты ушла, оружие везли в Нальчик — тоже мимо носа проскочили. А ведь информация у меня была достоверная. И вот я остаюсь виноватым. А почему? Да потому, что в машине преступников оказывается местный депутат! Понимаешь, у меня конкретная оперативная информация, а в машине преступников в два часа ночи на пустынной трассе мне человек тычет в нос удостоверение. Я что, должен ему прямо там, в темноте, определить, кто он? Вот то-то и оно, Серега! А мне шьют нарушение депутатской неприкосновенности. Причем умышленное, злостное, циничное. Убил бы гаденыша!
— Да, Зосима, — понимающе покачал головой Никольченко, — дела у вас там творятся еще те. А ты небось попытался до начальника УВД достучаться, до «доброго царя-батюшки»?
— И это было, — скорчил Игнатьев злобную усмешку.
— Ну, — развел Никольченко руками, — каков начальник, таковы и подчиненные. Яблочки от яблоньки, они, знаешь, недалеко падают.
— Это точно! — проговорил Игнатьев. — Ты-то вон давно все понял и не захотел терпеть до последнего.
— Да. Скучно мне стало, обидно, что форму ношу, которую давно опозорили. За погоны офицерские. Но у меня выбор был, идея была. Я сразу имел в виду, что начну предпринимательскую деятельность и получу лицензию частного детектива. А для этого мне нужно было без скандала уходить. А теперь и заказы есть, и связи сохранил, и лояльное отношение.
— У тебя голова всегда варила, — с искренним одобрением сказал Игнатьев. — Хитрый ты, Никольченко.
— Я умный, — наставительно ответил брат.
— Согласен. Это я больше на глотку надеюсь да на кулаки.
— Ладно-ладно, не прибедняйся, Зосима. Ты в отличие от меня дослужился до майора и начальника ОВД. Организатор хороший, с людьми умеешь ладить. У тебя есть лидерские наклонности, а я одиночка.
– Ну так что, Сергей? С работой поможешь? Несостоявшемуся лидеру.
Лука с угрюмым видом сидел на шконке нижнего яруса у окна и, глядя в стену, щурился. Мысли в голове были одна мрачнее другой. Как менты на него вышли, он ломал голову уже несколько дней, но ничего путного придумать в объяснение этого не мог. Кололи и крутили Луку на допросах у следаков и сыскарей не раз и не два. За свою жизнь он этих допросов прошел тысячу. Все их ходы и способы, казалось, изучил, а вот понять никак не может.
То, что на допросах ему в нос тыкали какими-то результатами каких-то экспертиз, не особенно убеждало. Он знавал ухарей, которые еще и не такое могут нарисовать, и похоже получится. Беспокоило, как они догадались, что это он тот товар заграбастал и девятерых жмуриков после себя оставил. И понятно стало после первого же допроса, как его взяли, что ментов интересует прежде всего не кто у него подельником был, а где товар. И очень это было хреново.
Пока Лука ничего не понял для себя, он ушел в глухую несознанку. Была мысль малявы разослать, авторитетных людей известить, что ссучное дело вокруг него строится. Но вовремя спохватился Лука, что дело он сотворил не очень хорошее. За одного только Гасана его могут порвать в зоне как цуцика. Не на то он лапу положил, не на то! И как купился-то на предложение Белого, как повелся на его бабки, на то, что вылечил он его, на пансион устроил. Вроде как теперь Лука Белому по гроб жизни обязан. Вот он гроб-то и светит!
Камера следственного изолятора была переполнена, и спали подследственные в ней по графику. Но таким личностям, как Лука, графиков не устанавливают. Это тем, у кого первая ходка, да «мужикам» тесниться приходится. Лука сидел на шконке и слушал нескончаемый гул голосов. Он практически не прекращался даже ночью, выводил из себя и не давал сосредоточиться. Наконец Лука все же принял решение.
— Шкет, иди сюда, — тихо позвал он и улегся на жесткий матрас.
Из-под металлической кровати вылезла тщедушная личность с красными прыщами на лице. Парень проходил как свидетель по делу о групповом изнасиловании, но явно в свидетели попал за деньги папаши или мамаши. Кто-то из них у него там на рынках торгашом был. Все в камере знали, что парень на самом деле к этому делу руку приложил. То есть не руку, а то самое место. И блатные с удовольствием стали развлекаться. Глумиться над теми, кто проходил по делам об изнасиловании, педофилии, было в лучших традициях уголовников.
Лука в тот день заступился за паренька и не дал его опустить. Камера ухмылялась, намекая, что Лука решил себе шестерку завести или личную «машку». Но Луке на паренька, которого в камере не звали иначе, как Шкет, было наплевать. Он просто строил расчет на то, что Шкета все равно скоро выпустят под подписку до суда. А этот прыщавый недоносок так испугался, когда с него стащили штаны и положили на живот, лапая жадными руками за задницу, что теперь на Луку чуть ли не молился.
— Чего звал, Лука? — горячо зашептал Шкет в ухо.
— Слушай меня, Шкет, — тихо сказал Лука. — Ты будешь помнить добро, которое я тебе сделал тут?
— Да ты чего, Лука? — начал было тараторить Шкет. — Да если б не ты, мне бы не жить…
— Вот именно, что не жить. С таким грузом и на воле не очень живут. А уж в зону ты рано или поздно все равно загремишь. И узнают там про это дело, можешь не сомневаться. И придется тебе несколько лет стелиться, как последней шлюхе. Хочешь в зону, Шкет?
— Нет, Лука!
— Хорошо, что не хочешь. А знаешь ты, что у нас долг принято возвращать?
— Я… — испугался Шкет и беспомощно заморгал, — я все сделаю для тебя. Денег там или еще чего, можешь не сомневаться. Я же человек!
— Ты не человек, ты Шкет. Человеком тебе не быть все равно. А чтобы тебе не припомнили как-нибудь, что ты должок не вернул, то слушай, что тебе надо сделать…
Часа через три Шкета вызвали на допрос. Но в комнате для допросов, которая ничем не отличалась от камер, разве что размером меньше, да шконок не было, его ждал не следователь и не адвокат. У окна стоял уже известный старший лейтенант Макаров — оперуполномоченный СИЗО, а за столом, привинченным к полу массивными болтами, сидел мужик без формы. Но только сразу было понятно, что он тоже из ментов, и даже что званием повыше, чем местный опер.
— Садись, — приказал Макаров, сверля подследственного нехорошим взглядом. — Курить хочешь?
Второй вытащил из кармана пачку «Вайс Ройс», достал сигарету и бросил на стол.
— Ну, говорил тебе что-нибудь Лука? — потребовал мужик в гражданской одежде.
— Говорил… он только со мной и говорит, от других особняком держится. О жизни, там, говорит, случаи всякие вспоминает.
— Ты не придуривайся, недоделанный! — вдруг заорал в самое ухо Макаров. — Хочешь в другую камеру? Запросто! Только там Луки не будет. И вообще я дам команду, чтобы никто не мешал тебя голой задницей кверху положить. Хочешь такого удовольствия?
