— Сердишься? — спросил он.
— Нет, — ответила Анна глухим голосом. — Отчего мне сердиться? Мне надо было догадаться, что так будет.
Это обидело Вальку. Он поднялся, подошел к компьютеру, выключил его одним нажатием кнопки. Стало тихо, как в гробу, а потом через тишину пробился вкрадчивый скрежет — старый тополь скребся в стекло голыми ветками, ударял тихонечко о железный карниз.
— Где у вас в городе музей Ленина? — спросила Анна сухо.
— Я тебе покажу, — ответил Валька. — Завтра пойдем.
— Можешь не трудиться. Я сама найду. Если те… если тебе… все так… безразлично! — выдавила она из себя с болью, и он обернулся. Анна плакала. Валька впервые видел ее слезы. Это его отрезвило.
— Да ты чего, солнце? Ну не сердись. Дурак я, дурак, да. Ну все, прости, — говорил он, утешая, но боялся коснуться ее.
— Я такого не говорила, — всхлипнула Анна. — Я не говорила про тебя так. Но разве ты тоже хочешь быть… быть таким, как все? Ничтожеством. Быдлом.
— Почему ты о них так? — Валька немного обиделся. — Они все хорошие люди. Мои друзья. И вообще… Ты же не знаешь их никого.
— Не знаю, — продолжала плакать Анна. — Но это все так мерзко. Такая жизнь… все. И ведь здесь… здесь… Я думала, мы будем вместе ходить в музеи, будем гулять, смотреть все. Но если ты станешь и дальше — так! все дни!..
— Все дни-то не буду, — бормотал потерянный вконец Валька. — Это же только сегодня. Друзья пришли. А ты — вот так. — Он замолчал.
— Прости, — сказала вдруг Анна и потянулась к нему, коснулась лица холодной ладошкой, заставила поглядеть в глаза. — Я не права. Наверное, я не права. Я все забываю, какие на самом деле люди. Я хочу их видеть лучше, сильнее, благородней. Но чтобы такими их сделать, надо трудиться. Всем. И мне. Нам. И тебя хочу видеть таким — тебя в первую очередь. Ты понимаешь меня? Не злишься?
— Нет, — еле слышно ответил Валька и отвел глаза.
— Мы ведь еще везде сходим. У нас столько дней впереди! Надо трудиться, трудиться. И в музее побываем, и на Волге. Честно ведь, да?
— Да, — кивнул Валька, обалдевший от ее перехода.
— Ну и хорошо. Я знала. Ну и хорошо. Вот так. Так. — Она потянулась губами к его губам, теплым, мягким, пахнущим водкой.
22
Но на следующий день они никуда не пошли. Дел, заданных матерью, хватило до трех часов, и Валька решил, что уже поздно ехать за Волгу, музей будет закрыт. Они пошли гулять по городу, встретили Валькиного одноклассника, тот был на своей новой машине, и все они поехали кататься вместе, зашли в какой-то бар, где быстро набрались оба, стали вызванивать других одноклассников. Скоро за столом сидели человек десять молодых мужиков, все громко разговаривали, хвастались, смеялись и бросали жадные пьяные взгляды на Анну, зажатую у стены с видом встрепанной кошки. Дома они были поздно ночью.
На другой день Валька проснулся в полдень, стал собираться, понукаемый Анной, но дома оказалась сестра. «Давай хоть чаю вместе попьем, все поговорить некогда. Как ты там живешь?» — слово за слово, завтракая, обсуждая жизнь и знакомых, просидели два часа. Пришла мать и отправила Вальку с новым заданием. Она была женщина деловая, держала магазинчик с нижним бельем и бегала везде сама, энергичная и занятая, как белка. Она сама гордилась тем, что никогда не сидит без дела, хотя и не получала много денег. В этом обвиняла всех вокруг, особенно детей, что не помогают ей, и терпеть не могла видеть их праздными, справедливо считая, что чем больше придумать им работы, тем меньше у них останется время на лодырничанье. Не придумав ничего более полезного, она велела Вальке отнести дяде на починку сломанный кухонный комбайн. Пошли вместе с Анной на другой конец города, а там оказались двоюродные братья и сестры, их дети, мужья и жены, да и с дядькой Валька по приезде еще не встречался. Дома были около двух ночи.
Наконец терпение Анны лопнуло. Утром в пятницу Валька проснулся, разбуженный резким звуком застегнутой молнии. Анна готова была уходить. Он повернулся и спросил, куда она. В его голосе было тяжелое спокойствие человека, который знает, что бежать отсюда некуда. Он был готов к крику, скандалу и нравоучению, но Анна ничего не сказала, подхватила сумку и быстро ушла.
Валька поднялся, не чувствуя в душе ничего, умылся, заварил растворимый кофе. Дома не было никого. С кружкой прошлепал назад в комнату, захотел включить компьютер и увидел на столе свой обратный билет. Один. Второго, Анниного, не было. В Вальке что-то обмерло.
Через десять минут он был на остановке. За эти дни город вымерз, кучка людей в шубах и меховых шапках по неизбывной провинциальной моде — чем пышнее, тем богаче, — клубила над собой облака пара. Маршрутки и автобусы то и дело подруливали, глотали людей и отъезжали. Но, уже подбегая, Валька увидел, что Анна не уехала. Поставив сумку к ногам, она прыгала на месте, промерзнув в своих легких ботинках, в немодной шальке на голове, грела дыханием руки.
Валька несся как ошпаренный, но, увидев ее, притормозил, подошел степенно, переводя дух. Она перестала прыгать, отвернулась. Валька взял ее сумку. Она вцепилась в ручку.
— Давай дома оставим. На фига ее с собой тащить?
Анна смотрела жестко и не выпускала. Подошла маршрутка до центра.
— А, — махнул Валька рукой. — Ну, так поехали, что ли?
— Эта? — с недоумением глянула Анна на номер. — Мне другую сказали.
— Да без разницы у нас, — ответил Валька, схватил ее за руку и втянул в машину.
23
Пока ехали, Анна оттаивала. Когда проезжали Волгу, снова ее глаза загорелись. Всю дорогу молчали, но Валька чувствовал: прощает. Взял ее за руку, стал растирать замерзшие тонкие пальчики. Она не вырывалась.
Они вышли в центре, возле ЦУМа, пошли по крутой улочке вверх, на Венец, и Анна с каждым шагом ободрялась все больше, оглядывалась по сторонам на стоящие бок о бок советские и дореволюционные здания и млела, как будто сбывалась ее мечта. Валька дивился.
— Ты чего, не была больше нигде, кроме Москвы? — догадался он. Она не ответила, хитро поджала губку.
Они свернули в пустой стылый сквер и постояли перед памятником Карамзину, где немерзнущая полунагая Клио читает свой бесконечный свиток и совершенно безразлична к тому, какое время и что происходит вокруг.
— Смотри, Анька, это ты, — пошутил Валька.
— Глупости какие, — фыркнула она. — Ни капельки не похожа.
— Ну ведь это так… образно. Ты, конечно, лучше. — Он поцеловал ее в стылые губы.
На площади перед Мемцентром, выстуженной, продутой, было пустынно, словно она простреливалась. Ни один человек не шел ни к педуниверситету, ни в музей. Валька и Анна пересекли проплешину побыстрей и ступили в покои музея, громадные, сокрытые от всего мира. Что бы ни происходило снаружи, тишина в этом здании обещала оставаться неизменной, как в древнем храме, где давно прекратились служения, но еще сохранилось уважение к божеству. Они купили билет и поднялись на второй этаж.
