Олаф убрал комм и искательно уставился на Марка:
— Пива, шеф? Или у тебя принято отмечать удачный шантаж бутылочкой французского коньяку?
Марк покачал головой и уселся на деревянную скамью. Сейчас, когда проектор погас, маленький зал вновь погрузился в свое нарочитое средневековье. Высокая полированная кафедра, тяжелые капители колонн, стрельчатые окна. Не самая удобная площадка для научных презентаций — зато вполне подходит для второй части представления.
— Мы еще не закончили.
— В смысле? Вроде все разбежались подсчитывать свой R-индекс.
— В смысле, у меня запланирована еще одна встреча.
— У тебя? А у меня нет, значит? Опять ваши вшивые орденские тайны, Салл? Надоело, ей-богу.
Прищурившись, Салливан глядел на своего ведущего биофизика. Олаф был на три курса старше и в пять раз талантливее Марка в том, что касалось науки. Въедливый гном тащил на себе лабораторию, пока его шеф разрывался между сбором материалов в гуманитарной миссии на Вайолет и выколачиванием денег из Совета. Митчинсон знал о проекте все, что знал Салливан. Точнее, почти все.
— Нет, — сказал наконец Марк. — Никаких тайн. Можешь остаться. Только тогда, братец мой Митч, из-под зеленого грифа ты перейдешь в красный.
Красный гриф — максимальная степень секретности для процедур ордена. Митчинсон яростно почесал шевелюру и выдал:
— Красный гриф, белый гриф, ушастый гриф… Только пугать меня не надо, ладно? Ты скажи одно: надо тебе, чтобы я остался, или не надо?
— Надо, — честно ответил Марк.
— Так чего ломаешься, как красна девка?
— Тебя жалко. У тебя ж язык длиннее ракетного выхлопа. Вот и думаю: память тебе придется стирать или так, без особых затей придушить?
Марк сказал это без улыбки. Митчинсон неуверенно хмыкнул:
— Лучше придуши. Маришка меня прибьет, если я опять про годовщину свадьбы забуду. — Не получив ответа и вглядевшись в лицо шефа, он нахмурился. — Да ты, никак, серьезно? Что у вас тут за дела?
Марк встал со скамьи, хлопнул биофизика по плечу и громко сказал:
— Нет, несерьезно. Шучу я, братец. Шучу.
— Да ну тебя с твоими дурацкими шутками.
— Ладно. Не кипятись. Руку давай.
— Что?
— Дай, говорю, руку. Левую.
Биофизик моргнул и сунул Марку под нос здоровенную, поросшую шерстью лапищу. Марк защелкнул на его запястье тонкий черный браслет, здорово смахивающий на браслет комма. Некоторые сейчас так и носили — один комм на левой, один на правой, а порой и не по одному. Результат смахивал на украшения индийских танцовщиц.
— Это что?
— Подарок.
— Какой, к черту, подарок? — обозлился Митчинсон. — У тебя что, от общения с лягушковедом мозги окончательно сплавились?
Не отвечая, викторианец легонько пихнул его, и — странное дело — кряжистый биофизик так и плюхнулся на скамью. Наклонившись к нему, Салливан тихо проговорил:
— Ты хотел остаться? Оставайся. Сиди и не отсвечивай. А насчет подарка… Есть у меня предчувствие, что он тебе сегодня понадобится. — Еще раз сжав запястье Олафа, он обернулся к скрытым в стенах камерам и объявил: — У меня все готово. Доктор Митчинсон поможет мне с презентацией.
Но помочь доктор Митчинсон не мог, потому что к науке вторая презентация не имела ни малейшего отношения.
Сорок лет назад Бейрут был разрушен в очередной стычке израильского спецназа с Ливанской освободительной армией. Город решили не восстанавливать. Столицу автономии перенесли в Захле, расположенный ближе к сирийской границе, а Бейрут заняли миротворческие силы СОН. В основном развалины использовали для антитеррористических учений и симуляций боевых действий в условиях города.
Марк был там. Он помнил сухой, пахнущий нефтью ветер с залива, ветер, в котором не осталось ни капли влаги. Беспощадное солнце — в тени температура доходила до сорока пяти градусов по Цельсию — стояло в зените белым шариком. Горизонт затянули желтые пылевые облака. Мертвые растрепанные пальмы набережной, мусорная накипь в волнах. Беспорядочная паутина улиц, где времянки облепили древние панельные здания. Обгоревшие стены, раздетые до поликарбонатного скелета машины, арматура, гарь, гарь…
В эксперименте участвовали две роты десантников в «попрыгунчиках», вооруженные учебными винтовками Казимирова. Задачей был захват небольшого укрепрайона, роты действовали автономно. Снаряжение практически боевое, лишь попадания условные: поражение целей рассчитывал компьютер и посылал сигнал на экзоскелеты бойцов. Убит — полное обездвиживание. Ранен — частичная иммобилизация. На сетчатку солдат проецировалась развернутая картина сражения. В небе шныряли виртуальные бомберы, с тылов жарила артиллерия, то и дело неподалеку вспухали облака иллюзорных разрывов. Зато земля содрогалась вполне реально: экзоскелеты реагировали на сгенерированные компьютером данные о силе взрывной волны и швыряли бойцов мордой в пыль. Сильнее всего Марк сочувствовал засевшим на крышах снайперам. Тех солнышко пропекало основательно, до самых костей. Климатизаторы сервоброни не особенно выручали, а огонь противника, реального и виртуального, прижимал к раскаленному керопласту и мешал часто менять позиции.
Салливану быстро надоело следить за суетой военных. Он отправился на прогулку и, конечно, тут же заблудился. Комм Марк благоразумно забыл на КП — совершенно не хотелось, чтобы армейские орлы обнаружили гражданского коллегу и затащили обратно в душный бункер. Но и навигатор он сейчас вызвать не мог. Так уж получается — хочешь, чтобы тебя потеряли, для начала потеряйся сам.
Один ряд раскуроченных зданий был неотличим от другого. Когда-то нижние этажи занимали продуктовые магазинчики и кафешки. Сейчас разноцветные вывески покрыла копоть, и палитра города свелась к трем краскам: желтой, белой и черной. Черные пятна гари. Желтая пыль. Белое раскаленное солнце. Марк закатал рукава рубашки, расстегнул воротник, но и это не помогло. От жары звенело в ушах. Спину щекотали струйки пота. Тогда викторианец стянул рубашку и накинул на голову. Стало чуть легче.
Марку казалось, что он движется к заливу, но минута проходила за минутой, а лабиринт сожженных домов не изменялся. В конце переулков не мелькала вода. Завидев просвет, Марк поспешил туда и выбрался на разрушенный рынок. В груде мусора рылась кошка. Ее пытались отогнать две тощие вороны. Марк остановился в тени обгоревшего павильона и залюбовался. Жизнь упряма, упрямей ее, пожалуй, лишь смерть. Сзади зашуршало. Марк знал, что ему нечего здесь бояться, что в обломках, скорее всего, роется еще одна кошка или крыса, и все же мускулы невольно напружинились. Оле оказался сообразительнее. Прежде чем хозяин успел оглянуться, тень уже взяла нарушителя спокойствия за горло.
Марк медленно развернулся. У стены замерла девочка или девушка в хиджабе. Из-под черной ткани испуганно блестели глаза. К груди она прижимала разбитый ящик — может быть, собирала дрова. Миротворцы натыкались иногда на группки упрямых местных, даже спустя сорок лет не желавших покинуть развалины. Чем эти люди жили, кроме подачек военных, оставалось непонятным.
