43
Около трех часов дня я сел в автобус на бульваре Колумба,
чтобы добраться до кладбища Монтжуик. За окнами проплывал лес мачт и флагов,
реявших над гаванью в порту. Полупустой автобус обогнул холм Монтжуик и
направился по дороге, ведущей к восточным воротам кладбища. В конце маршрута я
остался в автобусе один.
— Во сколько последний рейс? — спросил я водителя,
выходя на конечной остановке.
— В половине пятого.
Водитель высадил меня у самых ворот. Туман окутывал
кипарисовую аллею. Отсюда, с подножия холма, смутно вырисовывался бесконечный
город мертвых, поднимавшийся по склонам до самой его вершины. Бульвары могил,
проспекты надгробий и переулки мавзолеев, башни, увенчанные скорбящими
ангелами, и леса гробниц. Этот город мертвых был некрополем дворцов,
усыпальницей величественных мавзолеев, на страже которых стояли армии замшелых
каменных статуй, утопавших в жидкой грязи. Я глубоко вздохнул и углубился в
этот лабиринт. Могила моей матери находилась в сотне метров от главной аллеи, с
обеих сторон обрамленной каменными свидетельствами смерти и скорби. На каждом
шагу ощущались холод, пустота и угнетающая энергия этого места, безмолвный ужас
забытых лиц, запечатленных на старых портретах в окружении свечей и мертвых
цветов. Вдали я разглядел огни газовых фонарей, зажженных вокруг свежевырытой
могилы. На фоне пепельно-серого неба четко выделялись силуэты полудюжины
человек. Я ускорил шаг и остановился там, откуда слышался голос священника.
Гроб, сбитый из неструганных сосновых досок, покоился в
грязи. Возле него стояли, опираясь на лопаты, двое могильщиков. Я сосчитал
присутствующих. Старый Исаак, хранитель Кладбища Забытых Книг, не пришел на
похороны собственной дочери. Я узнал соседку из квартиры напротив, которая
всхлипывала, мелко тряся головой, в то время как какой-то жалкого вида мужчина
утешал ее, гладя по спине. Должно быть, муж, решил я. Рядом с ними стояла с
букетом цветов женщина лет сорока, одетая в серое. Она молча плакала, сжав губы
и стараясь отвести взгляд от могильной ямы. Прежде я никогда ее не видел. В
стороне от всех, закутавшись в темный плащ и держа в руке шляпу, стоял
полицейский, который накануне спас мне жизнь. Паласиос. Он поднял глаза и
несколько секунд пристально смотрел на меня, не моргая. Скорбную тишину
нарушали лишь слова священника, глухие, лишенные смысла. Я смотрел на гроб,
забрызганный липкой грязью, представил ее лежащей там, внутри, и даже не
заметил, что плачу, пока незнакомка не подошла ко мне и не протянула цветок из
своего букета. Когда все уже начали расходиться, я все еще стоял у края могилы.
По знаку священника могильщики принялись за работу при свете газовых фонарей.
Спрятав цветок в карман пальто, я молча пошел прочь, так и не найдя в себе сил
вслух произнести слова, что жили в моей душе.
Смеркалось, когда я добрался до выхода и понял, что, скорее
всего, уже опоздал на последний автобус. Настроившись на длительную пешую
прогулку вдоль кладбищенской стены, я зашагал по дороге, ведущей в Барселону. В
двадцати метрах от ворот был припаркован черный автомобиль с зажженными фарами.
За рулем сидел какой-то мужчина и курил. Поравнявшись с ним, я увидел, что это
был Паласиос, который тут же открыл дверцу и знаком пригласил меня сесть.
— Садись, я подброшу тебя до дома. В это время здесь
нет ни автобусов, ни такси.
Я секунду поколебался:
— Предпочитаю прогуляться.
— Не говори глупости. Садись.
Он говорил тоном человека, привыкшего командовать и не
сомневающегося, что ему тут же подчинятся.
— Пожалуйста, — добавил он.
Я сел в машину, и полицейский завел мотор.
— Энрике Паласиос, — представился он, протягивая
мне руку.
Я не ответил на его рукопожатие.
— Высадите меня на бульваре Колумба, дальше я сам
доберусь.
Автомобиль рывком тронулся с места. Мы выехали на шоссе и
довольно долго молчали.
— Я хочу, чтобы ты знал: мне очень жаль сеньору
Монфорт.
Эти слова в его устах прозвучали для меня как
непристойность.
— Я вам очень признателен за то, что вы тогда спасли
мне жизнь, но должен сказать, что мне глубоко наплевать на ваши сожаления,
сеньор Энрике Паласиос.
— Я не такой, как ты думаешь, Даниель. Мне бы очень
хотелось помочь тебе.
— Если вы рассчитываете, что я скажу, где Фермин, то
можете высадить меня прямо сейчас.
— Меня абсолютно не интересует, где твой друг. Я сейчас
не на службе. Ты мне не доверяешь, и я тебя не виню. Но по крайне мере
выслушай меня. Все зашло слишком далеко. Эта женщина не должна была погибнуть.
Прошу тебя, не лезь в это дело и навсегда забудь о существовании того человека,
Каракса.
— Вы говорите так, будто я могу что-то изменить. Я
всего лишь зритель. А представление разыгрываете вы и ваш шеф.
— Я сыт по горло похоронами, Даниель. И не имею ни
малейшего желания присутствовать на твоих тоже.
— Тем лучше, вас никто и не приглашает.
— Я говорю серьезно.
— Я тоже. Будьте любезны остановиться, я выйду.
— Через пару минут мы будем на бульваре Колумба.
— Это не имеет значения. От вашей машины несет смертью,
так же как и от вас. Дайте мне выйти.
Паласиос сбавил ход и притормозил у обочины. Я вышел из
машины и захлопнул дверцу, стараясь избежать его взгляда. Я ожидал, что он тут
же уедет, но полицейский не торопился трогать с места и даже опустил стекло.
Мне показалось, что я прочел на его лице искренность, даже боль, но все же я не
мог поверить своим глазам.
— Нурия Монфорт умерла у меня на руках, Даниель, —
сказал он. — Мне кажется, ее последние слова предназначались тебе.
— Что она сказала? — от холода у меня перехватило
дыхание. — Она упомянула мое имя?
— Она бредила, но, думаю, она имела в виду тебя. В
последний момент она сказала, что есть тюрьмы пострашнее слов. Потом, перед
самой смертью, она попросила передать тебе, чтобы ты ее отпустил.
Я ошарашенно взглянул на него:
— Кого отпустил?
— Какую-то Пенелопу. Я решил, что это, должно быть,
твоя невеста.
Паласиос наклонил голову, и автомобиль исчез в темноте. Я
стоял, ошеломленный, глядя, как огни машины растворяются в сине-алых сумерках.
Спустя мгновение я уже брел по направлению к бульвару Колумба, твердя про себя
последние слова Нурии Монфорт и не находя в них смысла. Дойдя до площади
Порталь де ла Пас, я остановился посмотреть на волнорезы возле причала для
прогулочных катеров. Я присел на ступеньки, ведущие к мутной воде, в том самом
месте, где одной изжитой много лет назад ночью впервые увидел Лаина Кубера,
человека без лица.
— Есть тюрьмы пострашнее слов, — прошептал я.
