— Инспектор Франсиско Хавьер Фумеро…
— Гордость и опора Главного полицейского управления.
Даниель, ты знаешь, что это значит?
— Что мы с самого начала тыкались в пустоту, как слепые
котята.
Барсело взял шляпу, трость и направился к выходу, тихо
ответив:
— Нет, тычки, пожалуй, на нас посыплются только сейчас.
40
Вечер я провел, разглядывая злосчастное письмо о пополнении
мною рядов наших славных вооруженных сил и ожидая новостей от Фермина, который
все еще был неизвестно где, хотя лавку я закрыл полчаса назад. На звонок в
пансион на улице Хоакина Коста ответила донья Энкарна, она была слегка навеселе
и сказала, что Фермина не видела с самого утра.
— Если он не явится через полчаса, ужин будет есть в
холодном виде, у меня не «Ритц». Надеюсь, ничего такого не случилось?
— He волнуйтесь, донья Энкарна, мы дали ему важное
поручение, так что он, наверное, задержится. Кстати, если он придет до того,
как вы ляжете спать, будьте добры, скажите ему, чтобы мне перезвонил. Я —
Даниель Семпере, сосед вашей приятельницы Мерседитас.
— Хорошо, но имейте в виду, в половине девятого я уже в
постели.
Затем я позвонил Барсело, Фермин вполне мог быть там,
опустошая кладовые Бернарды или тиская ее по углам. Я даже не подумал, что
ответить может Клара.
— Даниель, вот так сюрприз!
«Что верно, то верно», — подумал я и с велеречивостью,
достойной профессора дона Анаклето изложил цель моего звонка, стараясь при этом
показать, что дело это интересует меня лишь постольку-поскольку.
— Нет, Фермина здесь весь день не было. И Бернарда все
время со мной, я бы знала. Знаешь, мы с ней о тебе говорили.
— Скучная тема для разговора.
— Бернарда говорит, что ты очень хорош собой, совсем
взрослый.
— Принимаю витамины.
Долгое молчание.
— Даниель, может, когда-нибудь мы снова станем
друзьями? Сколько лет должно пройти, чтобы ты меня простил?
— Мы и так друзья, Клара, и мне нечего тебе прощать. Ты
же знаешь.
— Дядя говорит, что ты все еще пытаешься разузнать
что-нибудь о Хулиане Караксе. Заходи как-нибудь перекусить, расскажешь новости.
Мне тоже есть что тебе рассказать.
— На днях непременно.
— Я выхожу замуж, Даниель.
Я смотрел на трубку с ощущением, что то ли ноги
проваливаются в пол, то ли мой позвоночник резко укоротился на десяток
сантиметров.
— Даниель, ты слышишь?
— Да.
— Ты удивлен?
Я с огромным трудом сглотнул вязкую, как цемент, слюну:
— Нет. Удивительно, что ты не вышла замуж уже давно,
претендентов-то у тебя, я думаю, хватало. И кто этот счастливчик?
— Его зовут Хакобо, ты его не знаешь. Он — друг дяди
Густаво, один из руководителей «Банка Испании». Мы познакомились на оперном
концерте, который организовал дядя, Хакобо поклонник оперного искусства. Он
старше меня, но мы хорошие друзья, а ведь это самое главное, правда?
У меня на языке вертелась колкость, но язык я прикусил. И
ощутил, как рот наполняется ядом.
— Конечно… Ну ладно, поздравляю.
— Ты никогда меня не простишь, Даниель! Я всегда буду
для тебя Кларой Барсело, предательницей.
— Ты для меня всегда будешь Кларой Барсело, и точка. Ты
прекрасно знаешь.
Еще одна пауза, из тех, после которых появляется седина.
— А ты, Даниель? Фермин говорит, что у тебя девушка, и
очень красивая.
— Клара, у меня клиент, я должен идти. Перезвоню на
неделе, и договоримся о встрече. Еще раз поздравляю.
Со вздохом я повесил трубку.
Отец вернулся от клиента весьма подавленный и молчаливый. Я
накрывал на стол, он готовил ужин, не интересуясь даже Фермином и делами в
лавке. Весь ужин мы глядели в тарелки, делая вид, будто слушаем неумолчно
голосившее радио. Отец почти не ел, только перемешивал ложкой безвкусный
водянистый суп, словно искал на дне золото. Я сказал:
— Ты бы съел хоть ложку.
Отец пожал плечами. Радиоголоса продолжали молоть чепуху, и
он встал, чтобы его выключить. Спросил, наконец:
— Что там в письме из военкомата?
— Меня призывают через два месяца.
Его взгляд состарился лет на десять.
— Барсело сказал, что позаботится, чтобы после учебки
меня перевели в барселонский гарнизон, я даже смогу приходить домой на ночь.
Отец слабо кивнул. Мне тяжело было смотреть на него, и я
встал убрать со стола. Отец остался сидеть с отсутствующим видом, уперевшись локтями
в стол и опустив подбородок на переплетенные пальцы рук.
Собираясь мыть тарелки, я вдруг услышал шаги на лестнице,
четкие, быстрые, тяжелые, словно забивающие гвозди и даже выстукивающие
зловещий код. Я поднял глаза на отца. Шаги замерли на нашей площадке. Отец
встал, встревоженный, и тут раздались удары в дверь, и кто-то крикнул громовым,
разъяренным голосом, который мне был смутно знаком:
— Полиция! Открывайте!
Тысячи игл впились мне в сердце. Дверь задрожала от новой
серии ударов. Отец подошел и посмотрел в глазок.
— Что вам нужно в такой час?
— Откройте или мы вышибем дверь, сеньор Семпере!
Повторять не буду.
Я узнал голос Фумеро и похолодел. Под испытующим взглядом
отца мне пришлось кивнуть, и он, подавив вздох, открыл. Фумеро и два его постоянных
спутника в серых плащах, похожие на марионеток, стояли на пороге в желтоватом
свете с лестницы.
— Где?! — крикнул Фумеро и кинулся в гостиную,
отшвырнув отца с дороги.
Тот попытался его задержать, но один из агентов заломил ему
руку за спину и толкнул к стене, действуя с холодной, привычной сноровкой. Это
был тот, что следил за нами, тот, что держал меня, пока Фумеро избивал Фермина
у приюта Святой Лусии, тот, что шпионил за мной два дня назад. Он посмотрел на
меня пустыми, невыразительными глазами. С самым спокойным видом, какой только
мог изобразить, я шагнул Фумеро навстречу. У инспектора глаза были налиты
кровью, через всю левую щеку тянулась свежая едва подсохшая царапина.
— Где?!
— Что где?
Фумеро опустил голову, встряхнулся, пробормотал что-то про
себя. Когда он поднял лицо, оно оказалось искажено звериным оскалом, и в руке
был зажат револьвер. Сверля меня взглядом, Фумеро ударил рукояткой по вазе с
увядшими цветами: та распалась на кучу осколков, по скатерти потекла вода. Я
невольно вздрогнул. Отец, которого крепко держали, что-то неразборчиво кричал в
прихожей, но я не мог разобрать слов, ибо в состоянии был воспринять лишь холод
револьверного дула, вдавленного мне в щеку, и еще запах пороха.
