38
— Даниель, — шепнула она, улыбаясь, стоя против
света.
Голубой дым клубился вокруг ее головы, темно-карминовые влажные
губы оставили красный, словно кровавый, след на сигарете, которую она держала
между указательным и средним пальцами. Одних обычно вспоминаешь, а другие —
снятся. Для меня Нурия Монфорт была Призрачной, как мираж: глядя на таких, не
спрашиваешь себя, существует ли этот человек на самом деле, просто следуешь за
ним, пока он не исчезнет или не посягнет на твою жизнь. Я последовал за ней в
мрачную полутемную гостиную, к ее столу, ее книгам, ее коллекции карандашей,
выложенных ровно и симметрично.
— Я думала, больше тебя не увижу.
— Жаль, что я вас разочаровал.
Она села у стола, скрестив ноги и откинувшись назад. Я отвел
глаза от ложбинки на ее груди и уставился на пятно сырости на стене, потом
подошел к окну и глянул на площадь. Фермина не было. Нурия Монфорт смотрела на
меня, и я это чувствовал, слыша ее дыхание за спиной. Не отводя взгляда от
окна, я заговорил:
— Несколько дней назад один мой друг заметил, что
управляющий домом, принадлежавшим когда-то семье Фортунь-Каракс, пересылает
корреспонденцию на абонентский ящик. Этот ящик зарегистрирован на имя
адвокатской конторы, которой на самом деле не существует. Тот же друг
установил, что человек, годами забиравший все послания из ящика, воспользовался
вашим именем, сеньора Монфорт…
— Замолчи.
Я обернулся, и она тут же отпрянула — в тень.
— Ты берешься судить, хотя ничего обо мне не знаешь.
— Так помогите мне узнать.
— Кому ты об этом говорил? Кто еще знает?
— Многие, даже больше, чем надо. Полиция давно следит
за мной.
— Фумеро?
Я кивнул. У нее, кажется, дрожали руки.
— Ты не представляешь, что ты наделал, Даниель.
— Так объясните мне, — настаивал я с твердостью, в
глубине души сомневаясь в своем праве так поступать.
— Думаешь, если тебе попалась та книга, так ты можешь
вмешиваться в жизнь людей, о которых ничего не знаешь, в то, чего не можешь
понять, в то, что тебя не касается?
— Теперь касается, хотите вы этого или нет.
— Ты не знаешь, о чем говоришь!
— Я был в доме Алдайя. Я знаю, что Хорхе Алдайя
скрывается там. Я знаю, что Каракса убил он.
Она долго смотрела на меня, взвешивая слова:
— Фумеро в курсе?
— Не знаю.
— А следовало бы. Он проследил за тобой до этого дома?
Жгучая ярость горела в ее глазах. Я пришел сюда обвинителем
и судьей, но с каждым мгновением все больше чувствовал себя виновным.
— Не думаю. А вы знали? Что это Алдайя убил Хулиана и
прячется в том доме… Почему вы мне не сказали?
Она горько улыбнулась:
— Ты совершенно ничего не понимаешь, так ведь?
— Я понимаю, что вы солгали мне, чтобы защитить
человека, который убил того, кого вы называли вашим другом, и много лет
покрывали преступника. А ведь речь идет о человеке, который всю свою жизнь
посвятил уничтожению всех следов, оставшихся от Хулиана Каракса, который
сжигает его книги. Я понимаю, что вы солгали мне насчет вашего мужа, которого
нет ни в тюрьме, ни, судя по всему, в этом доме. Вот это я понимаю.
Нурия Монфорт медленно покачала головой:
— Уходи, Даниель. Уходи из этого дома и не возвращайся.
Ты сделал достаточно.
Я пошел к двери, а она осталась в гостиной. На полпути я
оглянулся: Нурия Монфорт сидела на полу, прислонившись к стене, от былой
изысканности образа не осталось и следа.
Глядя себе под ноги, я пересек площадь Сан Фелипе Нери,
мучаясь от боли, которой поделилась со мной та женщина, от той скорби, чьим
невольным орудием я стал. «Ты не представляешь, что ты наделал, Даниель». Мне
хотелось бежать. У перехода напротив церкви я заметил краем глаза, как тощий
носатый священник, стоявший на ступеньках с требником и четками, украдкой меня
благословил.
39
В магазин я опоздал на сорок пять минут. При виде меня отец
осуждающе нахмурился и поглядел на часы.
— Ты представляешь себе, который час? Знаешь же, что
мне нужно ехать в Сан Кугат к клиенту, и бросаешь меня здесь одного.
— А Фермин? Его еще нет?
Отец торопливо покачал головой, он всегда спешил, когда был
в плохом настроении.
— Кстати, тебе письмо. Там, у кассы.
— Папа, прости меня, но…
Он жестом дал понять, чтобы я оставил извинения при себе,
взял плащ и шляпу и ушел не попрощавшись. Злиться он перестанет еще по пути на
вокзал, насколько я его знаю. Удивляло отсутствие Фермина. Я его видел в
маскарадном костюме священника на площади Сан Фелипе Нери, он ждал Нурию
Монфорт, чтобы проследить, в какое таинственное место та направится. Моя вера в
успех этой стратегии рассыпалась в прах, наверняка Фермин проследит за ней до
аптеки или булочной. Отличный план. Я подошел к кассе, поглядеть, о каком
письме говорил отец. На конверте, белом и прямоугольном, как могильная плита,
вместо распятия была надпись, лишившая меня последних следов присутствия духа,
которое еще оставалось у меня, чтобы кое-как скоротать день до вечера.
Военный комиссариат Барселоны.
Призывной пункт
— Алилуйя, — прошептал я.
Я знал, что там, внутри, даже не открывая, но все же
распечатал, чтобы окончательно добить самого себя. Письмо было лаконичным, два
абзаца эпистолярной прозы военного образца, по стилю нечто среднее между
пламенным воззванием и опереточной арией. Меня извещали, что я, Даниель Семпере
Мартин, в двухмесячный срок буду иметь честь приступить к исполнению самого
святого долга любого испанского мужчины: служить Родине и носить форму
национальной армии, призванной вести священную войну в защиту последнего
духовного оплота Западной цивилизации. Я надеялся, что Фермин сумеет найти во
всем этом хоть что-то забавное и заставит нас улыбнуться над гениальной поэмой
о «падении жидомасонского заговора».
[96]
Два месяца. Восемь недель. Шестьдесят дней. Я даже мог
прикинуть время в секундах и получить число в километр длиной. Мне оставалось
пять миллионов сто восемьдесят четыре тысячи секунд свободы. Может, дон
Федерико, по словам отца, способный собрать «Фольксваген», сделает мне часы с
дисковыми тормозами? Может, хоть кто-нибудь объяснит мне, как поступить, чтобы
не потерять Беа навсегда? Зазвенел колокольчик на двери, и я подумал, что вернулся
Фермин, осознавший наконец, что наши игры в детективов не тянут даже на
захудалый анекдот.
