Семейство Алдайя никогда не было счастливо в этом доме,
полученном благодаря способностям дона Рикардо к заключению сомнительных
сделок. Сеньора Алдайя постоянно просила мужа продать дом и переехать в
городской особняк или хотя бы в тот дворец, который Пуж-и-Кадафальк построил
для патриарха клана, дедушки Симона. Рикардо Алдайя наотрез отказывался.
Проводя большую часть времени в поездках или на семейных предприятиях, он не
находил в доме ничего странного. Однажды малыш Хорхе исчез где-то в доме на
целых восемь часов. Мать и прислуга безуспешно искали его, а когда мальчик
снова появился, бледный и ошеломленный, он рассказал, что все это время был в
библиотеке вместе с загадочной темнокожей женщиной, которая показывала ему
старинные фотографии, а потом сказала, что все женщины будут умирать в этом
доме, чтобы искупить грехи мужчин. Странная дама открыла маленькому Хорхе день
смерти его матери: 12 апреля 1921 года. Естественно, чернокожую даму так
никогда и не нашли, однако через несколько лет, на рассвете 12 апреля 1921 года
сеньору Алдайя обнаружили бездыханной в ее постели. Все драгоценности исчезли.
Позднее, прочищая колодец, один из слуг обнаружил их в донном иле, вместе с
куклой ее дочери Пенелопы.
Неделю спустя после тех событий дон Рикардо Алдайя наконец
решился избавиться от дома. В то время его финансовая империя уже дышала на
ладан, и многие намекали, что трудности наступили из-за проклятого дома,
приносившего несчастье тому, кто его занимал. Другие осторожно отмечали, что
Алдайя просто никогда не отличался особым чутьем к колебаниям рыночной
конъюнктуры и всю жизнь разрушал дело, унаследованное от патриарха Симона.
Рикардо Алдайя объявил, что покидает Барселону и переезжает с семьей в
Аргентину, где дела на его текстильных фабриках шли успешно. Поговаривали, что
он бежит от позора и неудач.
В 1922 году «Ангел тумана» был выставлен на продажу по
смехотворной цене. Поначалу многие заинтересовались этой недвижимостью, как из
нездорового любопытства, так и из-за растущей престижности района, но, посетив
дом, ни один из потенциальных покупателей не подтвердил своего желания
заключить сделку. В 1923 году особняк заперли. Собственность перешла к ООО
«Ботель и Льофре», агентству по торговле недвижимостью, которому Алдайя был
должен. Агентство имело право продать дом, снести и вообще делать с ним все что
угодно. Домом торговали много лет, но покупатель так и не нашелся. В 1939 году
агентство разорилось после того как оба владельца были арестованы, причем
выяснить, в чем конкретно их обвиняли, так и не удалось, а после трагической
гибели обоих в результате несчастного случая в тюрьме Сан Висенс в 1940-м
агентство было поглощено мадридским финансовым консорциумом. Его учредителями
были три генерала, швейцарский банкир и исполнительный директор фирмы сеньор
Агилар, отец моего друга Томаса и Беа. Несмотря на всяческие рекламные
изощрения, ни один из агентов сеньора Агилара не смог пристроить дом, даже предлагая
его по цене намного ниже рыночной стоимости. Прошло уже более десяти лет, как
ни одна живая душа не переступала его порога.
— До сегодняшнего дня, — сказала Беа и снова
замолчала.
Она часто уходила в себя, безмолвная, с отсутствующим
взглядом. Мне еще предстояло к этому привыкнуть.
— Знаешь, я хотела показать тебе дом. Сделать сюрприз.
Поговорив с Касасусом, я поняла, что должна привести тебя сюда, потому что это
все — часть твоей истории о Караксе и Пенелопе. Я взяла ключ из кабинета отца.
Никто даже не подозревает, что мы здесь, это наш секрет. Я хотела разделить его
с тобой, только не знала, придешь ты или нет.
— Неправда. Ты знала, что я приду.
Она улыбнулась и кивнула:
— Я думаю, случайностей не бывает. На самом деле все
идет согласно некому скрытому плану Не случайно ты нашел тот роман Хулиана
Каракса на Кладбище Забытых Книг, и не случайно мы сейчас здесь, ты и я, в этом
старом доме Алдайя. Все это часть какого-то замысла: мы не в силах его понять,
но вынуждены следовать заключенной в нем чужой воле…
Пока Беа говорила, моя рука неловко поднялась по ее ноге, от
лодыжки до самого колена. Она смотрела на мою ладонь, как на ползущее
насекомое. Я спросил себя, как бы на моем месте вел себя Фермин. Именно теперь,
когда более всего в том нуждался, я не мог ничего вспомнить из его премудрых
советов.
— Томас говорит, у тебя никогда не было девушки, —
сказала Беа так, словно это все объясняло.
Я убрал руку и в замешательстве опустил глаза. Мне казалось,
Беа улыбается, но я предпочел это не проверять.
— Твой брат-молчун, кажется, любит болтать. Что еще
говорит обо мне «Но-До»?
[82]
— Что ты много лет был влюблен в женщину старше тебя, и
это разбило тебе сердце.
— Да нет, обошлось разбитой губой. Ну, может быть, еще
целомудрие пострадало.
— Томас говорит, что ты не встречаешься с девушками,
потому что сравниваешь их с той женщиной.
Ох уж этот Томас, он всегда бьет наверняка.
— Ее зовут Клара, — признался я.
— Знаю. Клара Барсело.
— Ты с ней знакома?
— Каждый знает какую-нибудь Клару Барсело. Разве дело в
имени?
Мы помолчали, глядя на искры.
— Вчера вечером, расставшись с тобой, я написала письмо
Пабло, — сказала Беа.
Я нервно сглотнул:
— Твоему жениху, младшему лейтенанту? Зачем?
Беа достала конверт из кармана сумки и показала мне. Он был
запечатан.
— Я пишу, что хочу выйти за него как можно скорее,
через месяц или раньше, и что хочу уехать из Барселоны навсегда.
Ее взгляд был непроницаем, а я дрожал от волнения.
— Зачем ты мне это говоришь?
— Чтобы ты сказал, отправлять его или нет. Потому я
тебя сюда и позвала, Даниель.
Я смотрел, как она вертит в руках конверт, будто пару
игральных костей. Она сказала:
— Посмотри на меня.
Я поднял глаза и встретил ее взгляд. Но ответить не смог.
Беа опустила голову и ушла в конец галереи, на мраморный балкон над внутренним
двориком. Я стоял и смотрел, как ее силуэт растворяется в дожде, потом бросился
следом, догнал, вырвал из рук конверт. Ливень бил по ее лицу, смывая слезы и
ярость. Я затащил ее внутрь и подтолкнул к теплу камина. Она избегала моего
взгляда. Я бросил письмо в огонь, и мы смотрели, как бумага корчится на углях,
как листки исчезают один за другим в клубах синего дыма. Беа встала на колени
рядом со мной, на ее глазах были слезы. Я обнял ее и почувствовал ее дыхание на
своей шее.
— Не урони меня, Даниель, — прошептала она. Самый
мудрый человек из тех, кого я знал, Фермин Ромеро де Торрес, объяснил мне
как-то при случае, что нет в жизни ничего даже отдаленно сопоставимого с тем
моментом, когда ты впервые раздеваешь женщину. Он не солгал, но и не сказал
всей правды. Он ничего не сказал о дрожи в руках, превращавшей каждую пуговицу,
каждую застежку в почти непреодолимое препятствие. О притяжении подрагивающей
бледной кожи и первом касании губ. Ничего не рассказал, потому что знал, что
чудо случается только однажды, и эта тайна из тех, которые, будучи
обнародованными, исчезают навсегда. Тысячу раз потом мне хотелось воссоздать
атмосферу того первого вечера в особняке на проспекте Тибидабо, когда шум дождя
укрыл нас от всего мира. Тысячу раз хотелось вернуться и затеряться в
воспоминаниях, от которых остался лишь образ, украденный у жара пламени: Беа,
обнаженная и лежащая у огня, ее влажное от дождя тело светится. Тот открытый,
беззащитный взгляд врезался мне в память навсегда. Я склонился над ней и провел
по коже ее живота кончиками пальцев. Беа опустила ресницы и улыбнулась мне,
уверенно и смело.
