Я покачал головой.
— Главным домом Алдайя был дворец, который снесли в
1925-м, чтобы построить многоэтажный дом на пересечении улиц Брук и Мальорка.
Проект разработал Пуж-и-Кадафальк
[75]
по заказу деда Пенелопы и
Хорхе, Симона Алдайя, в 1896 году, когда тут были только поля и оросительные
каналы. Старший сын главы рода Симона, дон Рикардо Алдайя, в последние годы
девятнадцатого века купил там дом у весьма живописного господина за смешную
цену, так как у дома была плохая слава. Касасус сказал мне, что дом считался
проклятым и что даже продавцы не осмеливались приходить туда, чтобы показывать
его покупателям, отказываясь под любым предлогом…
28
В тот вечер, пока я отогревался, Беа кратко пересказала мне
историю того, как «Ангел тумана» оказался в руках семьи Алдайя. Рассказ походил
на малопристойную мелодраму, которая вполне могла принадлежать перу Хулиана
Каракса. Дом был построен в 1899 году компанией архитекторов «Наули, Марторель
и Бергада» по заказу преуспевающего и экстравагантного каталонского финансиста
по имени Сальвадор Жауза, которому предстояло прожить в нем лишь год. Владелец
дома был скромного происхождения, в шесть лет он осиротел, а разбогател по
большей части на Кубе и в Пуэрто-Рико. Поговаривали, будто он приложил руку к
кубинскому заговору и разжиганию войны с Соединенными Штатами, в ходе которой
были утеряны последние колонии. Из Нового Света он привез себе не только
состояние: его сопровождали жена-американка, бледная, хрупкая дамочка из
высшего филадельфийского общества, ни слова не знавшая по-испански, и
служанка-мулатка, которая была с ним с первых лет на Кубе и путешествовала с
семью баулами багажа и разодетой арлекином макакой в клетке. Пока они
устроились в нескольких комнатах отеля «Колумб» на площади Каталонии, в
ожидании момента, когда можно будет занять дом, более подобающий образу жизни и
вкусам Жауза.
Никто не сомневался в том, что служанка — эбеновая
красавица, чьи взгляд и фигура заставляли замирать сердца горожан, — была
на самом деле его любовницей и наставницей в мире греховных наслаждений.
Вдобавок ко всему, она явно была ведьмой и колдуньей. Звали ее Марисела — по
крайней мере, так ее называл Жауза. Ее присутствие и загадочный вид тут же стали
излюбленной скандальной темой для обсуждения на сборищах, которые дамы из
высшего общества устраивали душными осенними вечерами, чтобы полакомиться
сладкими булочками и убить время. На сборищах ходили неподтвержденные слухи,
что эта африканская самка, по прямому адскому наущению, предавалась распутству
в мужской позе, то есть оседлав Жауза, словно течную кобылу, что стоило по
меньшей мере пяти-шести смертных грехов. Нашлись такие, кто даже обратился в
епископат с убедительной просьбой оградить лучшие дома Барселоны от тлетворного
влияния, благословить их и защитить от подобной нечисти. Будто назло, Жауза
имел наглость в воскресенье по утрам выезжать в экипаже на прогулку с женой и
Мариселой, являя всякому невинному отроку, который оказывался на бульваре Грасия,
направляясь на одиннадцатичасовую мессу, зрелище вавилонского, в буквальном
смысле слова, разврата. Даже в газетах появлялись отклики на высокомерный и
гордый взгляд негритянки, созерцавшей барселонскую публику так, как могла бы
«королева джунглей смотреть на толпу пигмеев».
В то время вирус модерна уже проник в Барселону, но Жауза
четко дал понять, что его подобные вещи не интересуют. Он хотел чего-то иного,
а в его лексиконе слово «иной» было лучшим из эпитетов. Жауза много лет
прогуливался вдоль неоготических особняков, построенных великими американскими
магнатами индустриальной эры на участке Пятой авеню, между 58 и 72 улицами,
перед Центральным парком. Верный своей американской мечте, финансист отказался
слушать какие бы то ни было аргументы в пользу чего-то более современного и
модного. Отказался он и от обязательной ложи в Лисео,
[76]
обозвав его вавилонским столпотворением для глухих и ульем для презренных.
Он хотел построить себе дом вдали от города, в те времена
таким местом как раз и был проспект Тибидабо. Говорил, что хочет созерцать
Барселону издали. Вокруг дома он желал видеть сад со статуями ангелов, которые,
согласно его указаниям (в действительности исходившим от Мариселы), должны были
быть расположены в навершии семиконечной звезды, и никак иначе. Сальвадор Жауза
был полон решимости осуществить свои планы и достаточно богат для этого. Он
послал архитекторов на три месяца в Нью-Йорк для изучения бредовых конструкций,
сооруженных в качестве жилища для коммодора Вандербильта,
[77]
семье Джона Джейкоба Астора, Эндрю Карнеги и другим пятидесяти золотым семействам.
Он приказал перенять стиль и архитектурные приемы Стэнфорда, Уайта &
Мак-Кима и предупредил, чтобы они даже не пытались появляться ему на глаза с
проектом во вкусе тех, кого он называл «колбасниками и пуговичными
фабрикантами».
Год спустя в роскошные покои отеля «Колумб» вошли три
архитектора, готовые представить свой проект, Жауза, в компании мулатки
Мариселы, выслушал их молча, а по окончании презентации спросил, во сколько ему
обойдется строительство, если работы будут проведены в течение полугода. Фредерик
Марторель, главный архитектор, прочистил горло, из деликатности написал на
листке бумаги цифру и протянул заказчику. Тот немедленно, не моргнув глазом,
подписал чек на всю сумму и рассеянно попрощался.
Через семь месяцев, в июле 1900 года, Жауза, его супруга и
служанка Марисела въехали в дом. В августе того же года обе женщины были
обнаружены мертвыми, а Сальвадор Жауза, обнаженный и прикованный наручниками к
креслу в своем кабинете, едва не испустил дух. В докладе сержанта, который вел
это дело, говорилось, что стены по всему дому были забрызганы кровью,
окружавшие сад статуи ангелов изуродованы — их лица размалевали под племенные
маски, а на пьедесталах были найдены следы черного свечного воска.
Расследование шло восемь месяцев. Жауза не мог давать показания: он вообще не
мог говорить.
Полицейское расследование пришло к следующему заключению:
Жауза и его жена были отравлены растительным ядом, который дала им Марисела, в
чьих покоях нашли множество флаконов с настоями. По какой-то причине Жауза
выжил, хотя последствия были ужасны: на некоторое время он потерял речь и слух,
его частично парализовало, и при этом он испытывал невыносимые боли, от которых
его могла избавить только смерть. Сеньору де Жауза нашли в ее комнате, на
постели, из одежды на ней были только драгоценности. Полиция предполагала, что
Марисела, совершив преступление, вскрыла себе вены ножом и бежала по всему
дому, разбрызгивая кровь по стенам коридоров и комнат, пока не упала мертвой в
своей комнате в мансарде. Мотивом следователи считали ревность. Кажется,
супруга владельца была беременна, еще говорили, будто Марисела нарисовала
горячим красным воском череп на обнаженном животе хозяйки. Как бы то ни было,
спустя всего несколько месяцев дело было закрыто. В высших кругах барселонского
общества утверждали, что никогда ничего подобного в истории города не случалось
и что неправедно разбогатевшие выскочки и американский сброд разрушают высокие
моральные устои страны. Многие втайне радовались, что эксцентричным выходкам
Сальвадора Жауза положен конец. Впрочем, они ошибались: все только начиналось.
