На аристократичном, изысканном бульваре Сан Хервасио он
вдруг проснулся.
— Мне снился падре Фернандо, — сказал он. —
Только в моем сне он был в форме центрального нападающего мадридского «Реала»,
а рядом с ним сиял золотой кубок лиги.
— И что это значит? — спросил я.
— Если верить Фрейду, похоже, священник забил гол в
наши ворота.
— Мне он показался честным человеком.
— По правде говоря — мне тоже. Может, даже более
честным, чем надо для его собственного блага. Священников, смахивающих на
святых, в конце концов делают миссионерами, авось их на краю света съедят
москиты или пираньи.
— Ну вы скажете тоже.
— Восхищаюсь вашей простотой, Даниель. Вы верите даже в
аистов и капусту. Скажете, нет? Вот вам пример; эта темная история с Микелем
Молинером, которую на ходу сочинила Нурия Монфорт. Мне кажется, эта женщина
навешала вам лапши на уши гораздо больше, чем это делается в колонке редактора
«Обсерваторе романо». Теперь выходит, что она замужем за другом детства Алдайя
и Каракса. Видали? Еще у нас имеется история Доброй нянюшки Хасинты, которая
как будто правдоподобна, но слишком уж походит на последний акт пьесы дона
Алехандро Касоны. Не говоря уж о блистательном появлении Фумеро в роли злодея
под бурные аплодисменты публики.
— Значит, вы считаете, что падре Фернандо нам солгал?
— Нет. Согласен с вами, он производит впечатление
честного человека, но сутана, хочешь не хочешь, давит на плечи, вот он и
оставил кое-что про запас, если можно так выразиться. По-моему, он мог опустить
что-то или приукрасить, но врать нарочно или исключительно из коварства он бы
не стал. К тому же не думаю, чтобы он был способен изобрести такую запутанную
историю. Если бы он умел врать лучше, он не преподавал бы алгебру и латынь, а
был бы уже в епархии, в кардинальском кресле, и к кофе у него были бы мягкие
крендельки.
— И что нам теперь делать, по-вашему?
— Рано или поздно нам придется выкопать мумию
ангельской старушки и потрясти ее вниз головой, вдруг что вывалится. А пока я
потяну за некоторые ниточки, может, выясню что-нибудь об этом Микеле Молинере.
И надо бы приглядеться к Нурии Монфорт. Моя покойная мать называла таких, как
она, лисами-плутовками.
— Насчет нее вы ошибаетесь, — возразил я.
— Вам стоит показать пару мягких сисек, и вы уже
считаете, что видели святую Терезу, это в вашем возрасте простительно, ибо
неизбежно. Предоставьте ее мне, Даниель, сияние вечной женственности меня уже
не так оглупляет, как вас. В мои годы кровь устремляется в первую очередь к
голове, а не к тому, что ниже пояса.
— Кто бы говорил.
Фермин достал бумажник и принялся пересчитывать наличность.
— Да у вас целое состояние, — сказал я. — Все
это осталось от утренней сдачи?
— Отчасти. Остальное — законные накопления. Просто
сегодня я встречаюсь с Бернардой, а этой женщине я не могу ни в чем отказать.
Если понадобится, я ограблю «Банк Испании», только чтобы удовлетворить все ее
капризы. А у вас какие планы на остаток дня?
— Ничего особенного.
— А та крошка?
— Какая крошка?
— Дурочка с переулочка, какая еще? Ладно, шучу. Сестра
Агилара.
— Не знаю.
— Да знаете вы, знаете. Тут надо действовать
решительно, а у вас для этого пока хрен не дорос.
Тут к нам неспешно подошел контролер, жуя зубочистку,
вернее, выделывая ею во рту невероятные трюки, которым позавидовал бы цирковой
жонглер.
— Простите, но вон те сеньоры просят вас выражаться
поприличнее.
— А не пошли бы они… — громко ответил Фермин.
Контролер вернулся к трем дамам и пожал плечами, давая им
понять, что сделал все от него зависящее и в его планы не входит ввязываться в
драку, дабы защитить чей-то целомудренный слух.
— Люди, у которых нет собственной жизни, всегда
вмешиваются в чужую, — пробормотал Фермин. — О чем мы говорили?
— О моем недостатке смелости.
— Точно. Хронический случай. Послушайте-ка меня. Идите
к своей девушке, ведь жизнь так быстро проходит, особенно молодость. Вы же
слышали, что говорил священник. Слушали и не слышали.
— Но она ведь не моя девушка.
— Тогда завоюйте ее до того, как ее уведет кто-то еще,
какой-нибудь оловянный солдатик.
— Вы говорите о Беа как о трофее.
— Нет, как о благословении Божьем, — поправил
Фермин. — Послушайте, Даниель. Судьба обычно прячется за углом. Как
карманник, шлюха или продавец лотерейных билетов; три ее самых человечных
воплощения. Но вот чего она никогда не делает — так это не приходит на дом.
Надо идти за ней самому.
Всю оставшуюся дорогу я размышлял над этим философским
перлом, а Фермин вновь задремал, что ему, с его наполеоновским талантом, было
необходимо. Мы сошли на углу Гран-Биа и бульвара Грасия под небом цвета пепла,
поглотившего все краски. Фермин застегнулся до самого горла и объявил, что
отправляется домой, принарядиться перед свиданием с Бернардой.
— Даже с моей в общем-то скромной внешностью приходится
приводить себя в порядок не менее полутора часов. Нет духа без оболочки; это
печальная реальность нашего тщеславного времени. Vanitas pecata mundi.
Я стоял и смотрел ему вслед, на его удаляющийся одинокий
силуэт в сером плаще, который бился на ветру, как флаг, а потом пошел домой,
где собирался забыть обо всем на свете, с головой уйдя в хорошую книгу.
Повернув за угол Пуэрто-де-Анхель и улицы Санта-Ана, я
почувствовал, как сердце заколотилось часто-часто. Фермин, как всегда, оказался
прав лишь отчасти. Судьба ждала меня перед нашей лавкой. На ней был серый
шерстяной костюм, новые туфельки и шелковые чулки, и она изучала свое отражение
в витрине.
— Отец думает, что я на полуденной мессе, —
сказала Беа, не отрываясь от своего занятия.
— Он почти не ошибается. Здесь, совсем рядом, в церкви
Святой Анны, непрерывный религиозный сеанс, который длится с девяти утра.
Мы говорили как двое случайно задержавшихся у витрины
незнакомцев, и наши отражения пытались встретиться взглядами в мутном стекле.
— Это не шутка. Мне пришлось взять там воскресный
листок, чтобы посмотреть тему проповеди. Ведь придется потом все ему подробно
пересказывать.
— Надо же, во все вникает.
— Он поклялся оторвать тебе ноги.
— Сначала ему придется выяснить, кто я такой. И вообще,
пока ноги у меня целы, я бегаю быстрее.
Беа напряженно поглядывала через плечо на прохожих,
торопившихся укрыться от ветра и ненастья.
— Зря смеешься, — сказала она. — Он не шутил.
