— Ты просто этого не видишь и не понимаешь, Хулиан. Его
отец — бедняга, который задницу-то свою затрудняется отыскать, когда ему надо
сходить по-большому. А донья Ивонн — настоящая гарпия с мозгом блохи, которая
целыми днями старается попасться кому-нибудь на глаза в неглиже, убежденная,
что она — донья Мария Герреро
[70]
, или еще кто похуже, кого не
хочу упоминать. Парень, естественно, ищет замену таким родителям, и тут
появляешься ты, словно ангел-спаситель, спустившийся с неба, и протягиваешь ему
руку помощи. Святой Хулиан, покровитель обездоленных.
— Этот доктор Фрейд совсем запудрил тебе мозги, Микель.
Нам всем нужны друзья. Даже такому человеку, как ты.
— У этого мальчика нет и никогда не будет друзей. У него
душа паука, и он себя еще проявит, помяни мое слово. Интересно бы узнать, что
ему снится…
Микепь Молинер даже не подозревал, что сны Франсиско Хавьера
были похожи на сны Хулиана даже больше, чем он сам мог это предположить. Как-то
раз, за несколько месяцев до того, как Хулиан поступил в школу, сын сторожа,
как обычно, собирал сухие листья во дворе у фонтанов. В этот самый момент к
воротам подъехал монументальный автомобиль дона Рикардо Алдайя. В тот вечер
промышленник прибыл не один. Его сопровождало видение, ангел света, закутанный
в шелка, который, казалось, парил над землей. Этим ангелом оказалась его дочь,
Пенелопа Алдайя, которая вышла из «Мерседеса» и направилась к фонтану,
помахивая зонтиком. На секунду она остановилась, чтобы похлопать ладонью по
поверхности воды. Как обычно, Пенелопу сопровождала ее няня Хасинта, заботливо
следя за каждым движением девушки. Но ее могла бы сопровождать даже целая армия
слуг — Хавьеру это было не важно, он никого кругом не видел, кроме Пенелопы, Он
боялся, что стоит моргнуть или пошевелиться — прекрасное видение тут же
рассеется, как дым. Так он и стоял, словно парализованный, боясь дышать,
украдкой следя за девочкой. Спустя мгновение, почувствовав на себе его взгляд,
Пенелопа обернулась и посмотрела в его сторону. Ослепительная красота ее лица
отозвалась в душе Хавьера невыносимой болью. Ему даже показалось, что на ее
губах мелькнула обращенная к нему смутная улыбка. Смутившись, мальчик со всех
ног бросился бежать вверх по лестнице водонапорной башни, чтобы поскорее
спрятаться в своем привычном убежище на школьной голубятне. Его руки все еще
дрожали, когда он взял свои инструменты и принялся вырезать новую фигурку,
пытаясь в дереве воссоздать прекрасные черты лица, которое только что предстало
перед его глазами. Тем же вечером, когда Хавьер вернулся домой гораздо позже
обычного, его мать поджидала его, полураздетая и в страшном гневе. Мальчик
опустил глаза, боясь, что Ивонн увидит в его взгляде ту прекрасную незнакомку у
фонтана и сможет прочитать его мысли.
— Где ты, черт тебя побери, пропадал, сопляк?
— Простите, мама. Я заблудился.
— Ты заблудился в тот самый день, когда появился на
этот свет.
Спустя многие годы, каждый раз, когда он засовывал свой
револьвер в рот очередному заключенному и нажимал на курок, старший инспектор
полиции Франсиско Хавьер Фумеро вспоминал тот день, когда неподалеку от
какой-то закусочной в Лас Планас голова его матери на его глазах разлетелась на
куски, как спелый арбуз, а он ничего не почувствовал, кроме странной скуки, которую
испытывал при виде мертвых. Жандармы, которых вызвал управляющий, встревоженный
громким звуком выстрела, обнаружили мальчика сидящим на камнях с еще дымящимся
ружьем на коленях. Он бесстрастно созерцал обезглавленное тело Марии Крапонции,
которое уже облепили мухи. Заметив приближающихся к нему гвардейцев, Хавьер
лишь пожал плечами. Его лицо, словно оспинами, было покрыто каплями крови.
Пойдя на звук рыданий, жандармы нашли и Рамона Однояйцевого, под деревом, в
траве, в тридцати метрах от места происшествия. Он дрожал, как ребенок, никого
не узнавал и бормотал нечто нечленораздельное. Лейтенант гражданской гвардии,
после долгих и мучительных размышлений, постановил, что случившееся было
трагическим несчастным случаем. Именно так он и написал в отчете, решив
оставить очевидную правду на своей совести. Когда гвардейцы спросили у
мальчика, могут ли они для него что-нибудь сделать, Франсиско Хавьер Фумеро
поинтересовался, нельзя ли ему оставить на память это старое ружье, ведь он так
хочет стать военным, когда вырастет…
— Вам нехорошо, сеньор Ромеро де Торрес?
При упоминании отцом Фернандо имени зловещего инспектора
Фумеро у меня внутри все похолодело, но на Фермина это произвело гораздо более
сильное впечатление: он выглядел так, будто его поразило молнией, лицо
приобрело желтовато-землистый оттенок, а руки дрожали.
— Давление, должно быть, резко упало, — произнес
Фермин срывающимся голосом придуманное на ходу объяснение. — Этот ваш
каталонский климат для нас, южан, порой бывает смерти подобен.
— Могу я предложить вам стакан воды? — участливо
спросил священник.
— Если только это не затруднит вашу светлость. И, может
быть, пару шоколадных конфет, если есть. Просто чтобы поднять уровень глюкозы в
крови, ну, вы понимаете…
Святой отец протянул ему стакан, который Фермин с жадностью
опорожнил одним глотком.
— Из конфет у меня есть только ментоловые леденцы с
эвкалиптом. Не желаете?
— Господь воздаст вам за вашу доброту, отче.
Фермин проглотил горсть леденцов и, спустя несколько
мгновений, казалось, пришел в себя, вновь обретя свою обычную бледность.
— А этого мальчика, сына того самого сторожа,
героически потерявшего столь важную деталь мужского достоинства, защищая
колонии, его точно звали Франсиско Хавьер Фумеро? Вы в том уверены?
— Да, абсолютно. А вы разве знаете его?
— Нет, — в один голос ответили мы. Падре Фернандо
нахмурился.
— Весьма удивительно, потому что Франсиско Хавьер
сейчас очень известный, хотя и печально известный, персонаж.
— Мы не совсем уверены, что понимаем, о чем вы…
— Вы меня прекрасно понимаете. Франсиско Хавьер Фумеро
— старший инспектор криминального отдела полиции Барселоны, и его слава
распространилась далеко за пределы полицейского управления, проникнув даже за
стены нашего заведения. А вот вы, услышав это имя, стали на несколько сантиметров
ниже ростом.
— Вот теперь, когда ваша милость снова упомянули это
имя, оно прозвучало уже знакомо…
Отец Фернандо искоса взглянул на нас:
— А ведь этот мальчик — не сын Хулиана Каракса. Или я
ошибаюсь?
— Духовный сын, ваше преосвященство, что с моральной
точки зрения гораздо важнее.
— В каких еще нечистых делах вы замешаны? Кто прислал
вас сюда?!
В этот момент я отчетливо понял, что нас вот-вот с позором
выставят из кабинета священника, и, сделав Фермину знак замолчать, предпочел
выложить карты на стол и рассказать отцу Фернандо правду.
