— О чем вы говорите?
— Разве это не очевидно, ваша светлость?
— По правде говоря, нет.
— Можем ли мы рассчитывать на тайну исповеди?
— Но здесь сад, не исповедальня.
— Нам будет достаточно вашей деликатности, свойственной
любому ревностному служителю церкви.
— Я к вашим услугам.
Фермин глубоко вздохнул и с грустью во взгляде посмотрел в
мою сторону.
— Даниель, мы не можем продолжать обманывать этого
святого человека, слугу Господа нашего.
— Конечно, нет… — растерянно согласился я. Фермин
подошел поближе к отцу Фернандо и прошептал ему доверительно:
— Отче, у нас есть самые веские основания подозревать,
что наш друг Даниель — незаконный сын покойного Хулиана Каракса. В этом и
кроется причина нашего интереса к его прошлому, чтобы воссоздать его и вернуть
память о безвременно почившем патриции, которого богини судьбы так жестоко
отобрали у бедного мальчугана.
Отец Фернандо уставился на меня, онемев от изумления.
— Это правда?
Я кивнул. Фермин похлопал меня по спине с огорченным видом.
— Только взгляните на него: бедняжка, ищущий утраченного
родителя в туманных глубинах памяти! Есть ли на свете более душераздирающее
зрелище? Разве я не прав, ваша святейшая милость?
— Но есть ли у вас доказательства, подтверждающие
подобные подозрения?
Фермин взял меня за подбородок и повернул к священнику мое
лицо, словно монету, которой собирался заплатить.
— Каких еще доказательств жаждет ваше преподобие? Эта
физиономия — самое убедительное и неопровержимое свидетельство предполагаемой
родственной связи, а точнее, отцовства.
Священник, казалось, все еще сомневался.
— Вы поможете мне, святой отец? — умоляющим
голосом произнес я, лукаво улыбаясь про себя. — Пожалуйста, ради бога…
Дон Фернандо вздохнул, заметно смутившись.
— Думаю, в этом не будет греха, — сказал он,
наконец. — Что именно вы хотите знать?
— Все, — ответил Фермин.
25
Манера, в которой отец Фернандо принялся излагать свои
воспоминания, слегка напоминала проповедь. Он тщательно обдумывал каждое слово
и выстраивал фразы со щепетильностью и строгостью учителя, произнося их так,
будто каждая содержала скрытую мораль, пусть и не высказанную прямо. Понятно,
что годы преподавания выработали в нем этот уверенный и назидательный тон,
каким говорят люди, не сомневающиеся в том, что их слышат, но постоянно
спрашивающие себя, слушают ли их.
— Если мне не изменяет память, Хулиан Каракс поступил в
школу Святого Габриеля в 1914 году. Мы быстро сошлись с ним, так как оба
принадлежали к небольшой группе учеников из небогатых семей. Нас называли
командой «Голодуха». У каждого из нас была своя история. Я получил стипендию и
место благодаря отцу, который двадцать пять лет проработал на школьной кухне.
Хулиан же был принят по ходатайству сеньора Алдайя — клиента шляпной
мастерской, принадлежавшей отцу Хулиана, сеньору Фортуню. То были совсем другие
времена, и власть тогда еще сосредотачивалась в руках богатых семей и династий.
Это была иная, навсегда исчезнувшая эпоха, остатки которой унесла с собой
Республика, и мне думается, что к лучшему. Теперь же все, что осталось от того
старого мира, — лишь забытые имена, которые до сих пор еще печатают на
бланках банков, предприятий и безликих концернов. Как и любой старинный город,
Барселона — коллекция руин. Великая слава тех, кто слишком ею кичился, дворцы,
конторы и памятники, знаки, с которыми мы себя отождествляем, — все это не
более чем останки, реликвии, прах навсегда исчезнувшей цивилизации.
Дойдя до этого момента своего повествования, отец Фернандо
выдержал торжественную паузу, словно ожидая ответа своей паствы: какого-нибудь
латинского изречения или цитаты из требника.
— Скажите «аминь», преподобный отец. Великая правда
заключена в ваших словах! — не растерялся Фермин, пытаясь спасти положение
и заполнить неловкую паузу.
— Вы начали рассказывать о первых годах учебы моего
отца в школе, — мягко напомнил я.
Отец Фернандо кивнул.
— Уже тогда он требовал, чтобы его называли Каракс,
хотя первая его фамилия Фортунь.
[68]
Вначале некоторые
подшучивали над ним из-за этого, ну и, разумеется, из-за того, что Хулиан был
из команды «Голодуха». Смеялись и надо мной, ведь я был всего лишь сыном повара.
Вы же знаете, какими бывают дети. Бог наполнил глубины их сердца добротой, но
они, по простоте своей, повторяют все то, что слышат дома.
— Ангелочки, — заметил Фермин.
— А что вы помните о моем отце?
— Столько лет прошло… Лучшим другом вашего отца в те
времена был не Хорхе Алдайя, а другой ученик, его звали Микель Молинер. Микель
принадлежал почти к столь же богатой семье, как и Алдайя, и осмелюсь заметить,
он был самым странным и эксцентричным учеником, когда-либо учившимся в нашей
школе. Ректор считал, что Микель одержим дьяволом, потому что тот во время
мессы цитировал на немецком Маркса.
— Самый верный признак одержимости, — подметил
Фермин.
— Микель и Хулиан были неразлейвода. Иногда мы все
втроем собирались во дворе во время перемены, и Хулиан принимался рассказывать
нам всякие истории или говорил о своей семье, об Алдайя…
Священник, казалось, в чем-то сомневался.
— Даже окончив школу, мы с Микелем в течение долгого
времени поддерживали связь. Хулиан в ту пору уже уехал в Париж. Микелю его
очень не хватало, он часто и много говорил о Караксе, вспоминая их беседы и
признания, сделанные ему когда-то Хулианом. Потом, когда я поступил в
семинарию, Микель часто шутил, говоря, что я перешел на сторону врага, однако
мы и в самом деле несколько отдалились друг от друга.
— Вы знали, что Микель был женат на некоей Нурии
Монфорт?
— Микель? Женат?
— Вас это удивляет?
— Наверное, не должно бы, но все же… Не знаю. Честно
говоря, я уже много лет ничего не знаю о судьбе Микеля. Еще до войны я потерял
его след и…
— Но он когда-нибудь упоминал при вас имя Нурии
Монфорт?
— Нет, никогда. Тем более не говорил, что собирается
жениться или что у него есть невеста… Послушайте, я не совсем уверен, что могу
и должен рассказывать вам все это. Ведь речь идет о личных вещах, которые
Хулиан и Микель доверили мне, полагая, что все это останется между нами…
