— Думаю, лучше вам уйти, Даниель, — прошептала
она.
Казалось, она вот-вот расплачется, но прежде чем я успел
что-то сказать, дверь в квартиру закрылась. Я остался один на лестничной
площадке, ощущая ее присутствие с другой стороны, спрашивая себя, что же
произошло со мной там, в полумраке. В двери напротив замигал глазок. Я махнул
ему рукой и сбежал вниз по ступенькам. Выйдя на улицу, я понял, что уношу с
собой ее лицо, голос, запах, что они запечатлелись в моей душе. Я нес
прикосновение ее губ, след ее дыхания по улицам, полным безликих людей,
спешивших прочь из контор и магазинов. На улице Кануда мне в лицо ударил
ледяной ветер с моря, унося с собой городской шум и суету. С благодарностью
приняв его отрезвляющий удар, я зашагал по дороге к университету. Пройдя по
Лас-Рамблас, я повернул на улицу Тальерс и углубился в ее узкий бесконечный
полумрак, представляя себе темную гостиную в доме Нурии Монфорт, где она,
должно быть, молча сидела сейчас в сумерках, одна, снова и снова раскладывая по
порядку свои аккуратные папки, карандаши и воспоминания, с уставшими от слез
глазами, обращенными в прошлое.
21
Вечер подступил незаметно, подул холодный ветер, и закат
ярко-красным покрывалом опустился на город, скользя в просветах улиц и домов. Я
ускорил шаг и через двадцать минут фасад университета вынырнул передо мной из
полумрака, словно корабль цвета охры, севший нынешней ночью на мель. Привратник
филологического факультета сидел в своей будке, наслаждаясь чтением лучших
современных авторов, золотых перьев нынешнего века в спортивном выпуске «Эль
Мундо». Студенты, похоже, все уже разошлись. Мои шаги гулким эхом раздавались в
пустых коридорах и галереях, ведущих во внутренний двор, где желтовато-красный
свет двух фонарей едва нарушал вечерние сумерки. У меня промелькнула мысль, что
Беа, возможно, подшутила надо мной, назначив встречу здесь в такой поздний час,
и сделала это, чтобы посмеяться над моей излишней самонадеянностью. Листья
апельсиновых деревьев во дворе университета трепетали серебристыми каплями, а
шум фонтана расползался под сводами, проникая во все уголки. Я разочарованно и,
быть может, с некоторым трусливым облегчением окинул взглядом двор. Она была
там, сидела на скамье, и ее взгляд скользил по сводчатым стенам. Ее силуэт
четко выделялся на фоне фонтана. Я задержался у входа, чтобы рассмотреть ее, и
на мгновение мне показалось, что я увидел отражение Нурии Монфорт, мечтательно смотрящей
в никуда на своей скамейке на площади. Я заметил, что у Беа не было с собой ни
папки, ни книг, и подумал, что, возможно, у нее в тот день нет занятий.
Получается, она пришла специально, чтобы встретиться со мной. Проглотив комок в
горле, я двинулся вперед. Беа услышала мои шаги по брусчатке, которой был
выложен двор, и подняла на меня глаза, улыбаясь, словно не ожидала встретить
меня.
— Я думала, ты не придешь, — сказала Беа.
— То же самое я подумал про тебя.
Она продолжала сидеть на скамье, напряженно выпрямившись,
сжав руки на коленях. Я спрашивал себя, как получается, что я чувствую ее такой
далекой, читая каждую складочку ее губ.
— Я пришла, чтобы сказать тебе, что ты сильно
заблуждаешься в том, что сказал мне тогда, Даниель. Я выйду замуж за Пабло и,
что бы ты ни показал мне этим вечером, уеду с ним в Эль Ферроль, как только он
вернется из армии.
Я смотрел на нее, как смотрят на быстро уходящий поезд,
понимая, что последние два дня блуждал в высях собственных фантазий, а теперь
реальность со всей своей неумолимостью обрушилась на меня.
— А я-то думал, ты пришла, потому что захотела меня
увидеть, — в отчаянии я попытался улыбнуться.
Мое замечание заставило ее покраснеть.
— Я пошутил, — солгал я. — Мне действительно
хотелось показать тебе ту Барселону, какую ты ни разу не видела. Так, по
крайней мере, у тебя будет повод вспоминать обо мне и о Барселоне, куда бы ты
ни уехала.
Беа грустно улыбнулась и отвела глаза.
— Я чуть было не пошла в кино. Чтобы только не
встречаться с тобой, понимаешь? — сказала она.
— Почему?
Беа молча посмотрела на меня. Потом пожала плечами и
посмотрела куда-то вверх, словно пыталась на лету поймать ускользающие слова.
— Потому что боялась: вдруг ты окажешься прав, —
наконец произнесла она.
Я вздохнул. Нас окружали сумерки, тишина и ощущение
заброшенности, которые всегда объединяют малознакомых людей. Я почувствовал,
что способен произнести вслух все, что взбредет в голову, даже зная наперед,
что после этого нам не доведется больше разговаривать.
— Ты его любишь?
Она взглянула на меня с сердитой улыбкой:
— А вот это не твое дело.
— Ты права, — ответил я. — Это только твое
дело.
Ее взгляд стал холодным.
— А тебе какая разница?
— А вот это не твое дело.
Она больше не улыбалась. У нее дрожали губы.
— Все знают, что я очень ценю Пабло. Моя семья и все…
— Но я для тебя почти незнакомец, — прервал ее
я. — И мне хотелось бы услышать это от тебя.
— Что услышать?
— Что ты его любишь на самом деле. И что ты не выходишь
замуж только для того, чтобы вырваться из дома и уехать подальше от этого
города и твоей семьи, туда, где они не причинят тебе боль. Что ты уезжаешь, а
не бежишь.
В ее глазах заблестели слезы ярости.
— Ты не имеешь права говорить со мной так, Даниель! Ты
меня не знаешь.
— Скажи, что я ошибаюсь, и я уйду. Ты его любишь?
Мы долго смотрели друг на друга, не говоря ни слова.
— Я не знаю, — прошептала она наконец. — Не
знаю.
— Однажды кто-то сказал: в тот момент, когда ты
задумываешься о том, любишь ли кого-то, ты уже навсегда перестал его любить.
Беа безуспешно пыталась разглядеть иронию на моем лице:
— Кто это сказал?
— Некий Хулиан Каракс.
— Твой друг?
— Что-то вроде, — сказал я, сам удивляясь этим
словам.
— Ты должен обязательно нас познакомить.
— Сегодня же вечером, если хочешь.
Мы вышли из университета под небом, истерзанным воспаленными
ссадинами. Шли бесцельно, сами не зная куда, скорее чтобы привыкнуть к шагам
друг друга, стараясь говорить на единственную тему, которая нас сближала: о ее
брате и моем друге Томасе. Беа рассказывала о нем, как о чужом человеке,
которого любишь, но которого совсем не знаешь. Она избегала моего взгляда и
натянуто улыбалась. Я чувствовал, что она жалеет о том, что сказала мне во
дворе университета, что ее собственные слова причиняют ей боль, гложут изнутри.
— Слушай, ты ведь не расскажешь ничего Томасу о нашем
разговоре? — вдруг попросила она. — Не так ли?
