— Ты кажешься очень уверенным в себе, Даниель.
Я, никогда не знавший наверняка даже который час, с
убежденностью невежды кивнул. Я смотрел, как она удалялась по бесконечному
коридору, пока ее силуэт не растворился в сумраке теней, спрашивая себя, что же
я делаю.
15
Шляпный магазин Фортунь, точнее, то, что от него осталось,
располагался на первом этаже узкого, почерневшего от копоти здания довольно
жалкого вида на улице Сан-Антонио, рядом с площадью Гойи. На заляпанных жирной
грязью стеклах все еще читалось название, а на фасаде по-прежнему развевалась
реклама в форме котелка, обещавшая модели по индивидуальному заказу и последние
новинки парижской моды. Дверь была закрыта на висячий замок, к которому,
казалось, лет десять никто не прикасался. Я прижался лбом к стеклу, пытаясь
проникнуть взглядом в темные глубины.
— Если вы по поводу аренды, то опоздали, —
произнес голос у меня за спиной. — Управляющий зданием уже ушел.
Женщине, заговорившей со мной, было около шестидесяти; она
была одета так, как одеваются в Испании безутешные вдовы. Из-под покрывавшего
голову розового платка выглядывала пара буклей, стеганые шлепанцы были надеты
на длинные ярко-красные носки, закрывавшие лодыжку до середины. Я сразу понял,
что передо мной консьержка.
— А что, магазин сдается? — спросил я.
— А вы разве не затем пожаловали?
— Вообще-то нет, но, кто знает, вдруг заинтересуюсь.
Консьержка нахмурилась, не зная, как лучше поступить:
считать меня вертопрахом или истолковать свои сомнения в пользу обвиняемого. Я
изобразил свою самую обворожительную улыбку.
— Давно магазин закрылся?
— Да уж лет двенадцать, с тех пор как старик умер.
— Сеньор Фортунь? Вы знали его?
— Я, милок, вот уж сорок восемь годков торчу на этой
лестнице.
— Тогда, возможно, вы знали и сына сеньора Фортуня?
— Хулиана? А как же.
Я достал из кармана обгоревшую фотографию и показал ей.
— Не могли бы вы сказать, юноша на этом снимке и есть
Хулиан Каракс?
Консьержка недоверчиво взглянула на меня, взяла фотографию и
уставилась на нее.
— Вы его узнаете?
— Каракс была девичья фамилия его матери, — сурово
заметила консьержка. — Да, это Хулиан. Я помню его этаким блондинчиком, а
здесь, на фото, волосы его, кажись, темнее.
— А не скажете ли, кто эта девушка рядом с ним?
— А кто спрашивает-то?
— Ox, извините, меня зовут Даниель Семпере. Я пытаюсь
разузнать что-нибудь о сеньоре Караксе, то есть Хулиане.
— Хулиан уехал в Париж, еще в восемнадцатом или
девятнадцатом году. Отец хотел в армию его определить и все такое. Небось, мать
увезла бедняжку, чтоб он туда не загремел. Сеньор Фортунь остался один, здесь,
на последнем этаже.
— А Хулиан когда-нибудь возвращался в Барселону?
Консьержка молча на меня посмотрела:
— Вы чего, не в курсе? В том же году Хулиан помер в
Париже.
— Извините?
— Я говорю, скончался Хулиан. В Париже. Вскоре по
приезде. Уж лучше б в армию пошел.
— А можно спросить, как вы об этом узнали?
— От его отца, как же еще? Он сам мне сказал.
Я задумчиво кивнул:
— Понятно. А он не говорил, от чего умер его сын?
— Вообще-то, старик был неразговорчив. Хулиан уехал, а
немного погодя пришло письмо, и когда я его спросила, что за письмо, старик
сказал, что сын его помер и если еще чего пришлют, можно выкинуть. Что это у
вас с лицом?
— Сеньор Фортунь вас обманул. Хулиан не умер в 1919
году.
— Да вы что!
— Он жил в Париже по крайней мере до 1935 года, а затем
вернулся в Барселону.
Лицо консьержки осветилось:
— Значит, Хулиан здесь, в Барселоне? Где?
Я молча кивнул, надеясь таким образом подвигнуть консьержку
рассказать мне что-нибудь еще.
— Матерь Божья… Вы меня обрадовали, хорошо, если жив,
уж очень он был ласковым в детстве, правда со странностями, и к тому же страсть
как любил фантазировать, но что-то в нем такое было, отчего его все любили. В
солдаты он не годился, это было сразу видно. Моей Исабелите он ужас как
нравился. Знаете, одно время я даже думала, они поженятся и все такое, дело-то
молодое… Можно еще взглянуть?
Я снова протянул ей фотографию. Консьержка долго смотрела на
нее, как на талисман или обратный билет в свою юность.
— Знаете, просто невероятно, ну прямо как сейчас его
вижу… а этот ненормальный сказал, что он умер. Есть же такие люди… А каково ему
было в Париже? Уверена, он разбогател. Мне всегда казалось, что он станет
богачом.
— Не совсем. Он стал писателем.
— Сказки сочинял?
— Что-то в этом роде. Романы.
— Для радио? Здорово! Знаете, меня это не удивляет. Еще
мальчишкой он все рассказывал истории детям из соседних домов. Летом моя
Исабелита с племянницами забирались по вечерам на крышу послушать. Говорят, он
никогда не рассказывал дважды одно и то же. Но все о душах и мертвецах. Я же
говорю, он был немного странный. Хотя, при таком отце, вообще чудо, что он не
свихнулся. И меня не удивляет, что в конце концов жена его бросила, мерзавца
эдакого. Поймите, я ни во что не лезу. По мне, так это и впрямь не мое дело,
только человек этот был недобрым. Здесь, на лестнице, рано или поздно все
становится известно. Знаете, он ее бил. Постоянно слышались крики, полиция не
раз приезжала. Нет, я понимаю, муж должен жену поколачивать, чтоб больше
уважала, а как же иначе, ведь вокруг одно распутство, и девочки растут уже не
такими, как раньше, но этот лупил ее за просто так, понимаете? У бедной женщины
была единственная подруга, моложе ее, по имени Висентета, она жила тут на пятом
этаже, во второй квартире. Иногда бедняжка пряталась у нее дома от побоев. И
рассказывала ей разные вещи…
— Например?
Консьержка с заговорщическим видом изогнула бровь и
незаметно осмотрелась по сторонам:
— Мальчик был не от шляпника.
— Хулиан? Вы хотите сказать, что Хулиан не был сыном
сеньора Фортуня?
— Так француженка говорила Висентете, не знаю уж, с
горя ли или еще почему. Та рассказала мне об этом через много лет, когда они
здесь уже не жили.
— А кто же тогда был настоящим отцом Хулиана?
— Француженка ей не сказала. Может, и не знала. Эти
иностранки, они такие…
— Думаете, муж ее за это бил?
— Да кто его знает. Ее трижды отвозили в больницу —
слышите? — трижды. А этот негодяй трубил на весь белый свет, что она сама
виновата, что она пьяница и ударяется обо все подряд в доме, как к бутылке
приложится. Но я-то знаю. Он вечно скандалил с соседями. Моего покойного мужа,
да будет земля ему пухом, он как-то обвинил в краже в своем магазине, мол, все
мурсийцы воры и бродяги, но мы-то, представьте, из Убеды…
