— Даниель?
— Меня прислал отец. Срочно нужна ваша помощь.
Когда мы добрались до пансиона, нас встретили напуганная,
рыдающая донья Энкарна, бледные, как свечной огарок, постояльцы и мой отец,
который в углу комнаты удерживал Фермина Ромеро де Торреса. Фермин был
абсолютно голым, он плакал и дрожал от страха. В комнате царил беспорядок,
стены были измазаны то ли кровью, то ли экскрементами. Доктор Баро окинул комнату
быстрым взглядом и жестом велел отцу уложить Фермина на кровать. На помощь
пришел сын доньи Энкарны, начинающий боксер. Фермин стонал и содрогался в
конвульсиях, словно его внутренности пожирал дикий зверь.
— Ради всего святого, что происходит с беднягой? Что с
ним такое? — подвывала с порога донья Энкарна, качая головой.
Доктор послушал у больного пульс, изучил при помощи фонарика
зрачки и, не произнеся ни слова, достал из чемоданчика ампулу с лекарством.
— Придержите его. Укол поможет ему заснуть. Даниель,
помоги.
Вчетвером нам удалось усмирить Фермина, который отчаянно
рванулся, почувствовав, как в его тело входит игла. Все его жилы напряглись,
словно стальные провода, но через несколько секунд глаза помутнели, а мышцы
обмякли.
— Смотрите, он уж больно щуплый, этот мужчина, и то,
что вы ему вкололи, может убить его, — сказала донья Энкарна.
— Не беспокойтесь. Он всего лишь спит, — ответил
доктор, изучая шрамы, покрывавшие костлявое тело Фермина.
Затем он молча покачал головой.
— Сукины дети, — тихо сказал он по-каталонски.
— Откуда такие шрамы? — спросил я. — Следы
порезов?
Доктор Баро отрицательно мотнул головой, не поднимая глаз.
Он поискал среди тряпья одеяло и укрыл своего пациента.
— Ожоги. Этого человека пытали. Подобные следы
оставляет паяльная лампа.
Фермин проспал два дня, а когда пришел в себя, ничего не
помнил; вспомнил только, что, проснувшись среди ночи, почему-то решил, что
находится в темной камере — и больше ничего. Ему было так стыдно за свое
поведение, что он буквально на коленях просил прощения у доньи Энкарны. Он
поклялся, что заново покрасит стены во всем пансионе, и, зная о набожности
хозяйки, пообещал заказать десять молебнов за ее здравие в церкви Рождества
Христова.
— Все, что от вас требуется — хорошенько поправиться и
больше не нагонять на меня такого страху, стара я для этого.
Отец возместил нанесенный ущерб и уговорил хозяйку
предоставить Фермину еще один шанс. Донья Энкарна охотно согласилась.
Большинство ее постояльцев были люди бедные и одинокие, как и она сама. Когда
испуг прошел, хозяйка пансиона преисполнилась к Фермину особым чувством и даже
заставила его поклясться, что он будет принимать таблетки, которые ему прописал
доктор Баро.
— Да ради вас, донья Энкарна, если понадобится, я готов
кирпич проглотить.
Со временем все мы стали делать вид, будто забыли о
случившемся, но я больше никогда не смеялся над россказнями об инспекторе
Фумеро. После того происшествия мы чуть ли не каждое воскресенье водили Фермина
Ромеро де Торреса в кафе Новедадес, дабы не оставлять его одного. Затем мы
пешком направлялись в кинотеатр «Фемина», что на пересечении улицы Дипутасьон и
бульвара Грасья. Один из билетеров был приятелем отца, он впускал нас через
запасный выход во время киножурнала, всегда в тот момент, когда Генералиссимус
торжественно разрезал ленточку при открытии очередного водохранилища, что
доводило Фермина Ромеро де Торреса до белого каления.
— Какой позор! — возмущенно твердил он.
— Вам не нравится кино, Фермин?
— Сказать по чести, вся эта трескотня о седьмом виде
искусства мне до лампочки. По-моему, это жвачка, которая призвана отуплять
грубую толпу, почище футбола и боя быков. Кинематограф был изобретен для того,
чтобы забавлять невежественные массы, и сейчас, полвека спустя, почти ничего не
изменилось.
Подобные многословные тирады прекратились в тот день, когда
Фермин Ромеро де Торрес открыл для себя Кароль Ломбард.
[31]
— Пресвятая Дева Мария, какая грудь! — в полном
ослеплении воскликнул он прямо во время сеанса. — Не сиськи, а две
каравеллы!
— Молчите, вы, животное, или я вызову
администратора, — зашикал голос какого-то благочестивого зрителя,
сидевшего через два ряда от нас. — Надо же, ни стыда, ни совести. Не
страна, а свинарник!
— Фермин, вам следует говорить потише, —
посоветовал я.
Но Фермин Ромеро де Торрес не слушал меня. Он зачарованно
следил за колыханиями божественного декольте; на его губах блуждала улыбка,
глаза были пропитаны ядом техниколора. Позже, возвращаясь домой по алее Грасья,
я отметил, что наш книжный детектив все еще не вышел из состояния транса.
— Думаю, вам стоит познакомиться с достойной
женщиной, — сказал я. — Женщина сделает вашу жизнь веселее, вот
увидите.
Фермин Ромеро де Торрес вздохнул, его мысли все еще были
заняты усладами, что сулил закон притяжения полов.
— Это вы по себе судите? — простодушно спросил он.
Я в ответ лишь улыбнулся, зная наверняка, что отец искоса
поглядывает на меня.
С того самого дня Фермин Ромеро де Торрес пристрастился
каждое воскресенье ходить в кино. Отец предпочитал оставаться дома, наедине с
книгой, зато Фермин не пропускал ни одного фильма. Он закупал горы шоколадок и
устраивался в семнадцатом ряду, ожидая появления очередной звездной дивы. Сюжет
волновал его меньше всего, и он болтал без умолку, покуда на экране не
появлялась какая-нибудь дама с внушительными формами.
— Я поразмыслил насчет того, что вы говорили о
подходящей женщине, — сказал как-то Фермин де Торрес. — Может, вы и
правы, В пансионе появился новый жилец, бывший семинарист из Севильи, большой
ходок. Он частенько приводит хорошеньких барышень. Слушайте, как же у нас
улучшилась порода! Не знаю, чем он их берет, с виду ведь ни то ни се, может, он
доводит их до исступления, читая «Отче наш»? Живет через стенку, мне все
слышно. Судя по звукам, святоша в этом деле мастер. Такие ритмы! А вам,
Даниель, какие женщины нравятся?
— По правде говоря, я плохо в них разбираюсь.
— Да в них никто не разбирается: ни Фрейд, ни даже они
сами. Это как электричество. Необязательно в нем разбираться, чтобы ударило
током. Ну, признавайтесь. Какие вам милее всего? Что до меня, то я уж,
извините, предпочитаю тех, что в теле, чтобы было за что ухватиться. Однако
вам, должно быть, милее худосочные. Что ж, я глубоко уважаю и такую точку
зрения, не поймите меня превратно.
— Если честно, у меня мало опыта по части женщин.
Точнее, у меня его вовсе нет.
Фермин Ромеро де Торрес посмотрел на меня, обезоруженный
столь очевидным проявлением аскетизма.
