— Снег все еще идет?
— Это слишком мягко сказано — на улице настоящая
снежная буря.
— Вы это уже прочли? — спросил я, указывая на
рукопись.
Фермин молча кивнул.
— Я должен найти Беа, пока не стало слишком поздно. Мне
кажется, я знаю, где она.
Я сел в постели и огляделся. Стены почему-то качались,
словно водоросли в пруду, а потолок все время уплывал куда-то вверх. Голова так
сильно кружилась, что встать на ноги я уже не смог. Фермин снова уложил меня на
раскладушку.
— Вы никуда не пойдете, Даниель.
— Что это были за таблетки?
— Пилюли дядюшки Морфея. Будете спать как убитый.
— Нет, мне сейчас нельзя…
Кажется, я бормотал что-то еще, но веки словно налились
свинцом, и я провалился в пустоту, забывшись тяжелым, пустым, бесконечным, как
туннель, сном. Сном виновных.
Уже подкрадывались сумерки, когда наконец тяжкий сон,
давивший мне на грудь бетонной плитой, растаял, и я открыл глаза в темной
комнате, где только две оплывшие свечи, мигая, несли вахту на тумбочке. В углу
Фермин, развалившись в кресле, храпел так громко, будто был в три раза крупнее,
чем на самом деле. На полу у его ног, словно пролитые бумажные слезы, валялись
разбросанные листки рукописи Нурии. Боль уже не разрывала мою голову на части:
она тихонько пульсировала где-то глубоко-глубоко внутри. Я на цыпочках
выскользнул из комнаты и очутился в маленькой гостиной с балконом и дверью,
ведущей, как мне показалось, на лестницу. Мое пальто лежало на стуле, ботинки
стояли рядом. Из окна струился красноватый свет, переливаясь радужными бликами.
Я подошел к балкону и увидел, что снег все еще идет. Крыши домов были едва
различимы в белой мгле, отливавшей алыми всполохами. Вдалеке виднелись башни
индустриального училища, словно острые стрелы, пронзающие густой туман в
закатных отблесках красного зимнего солнца. На заиндевевшем оконном стекле я
написал: «Я пошел искать Беа. Не ходите за мной. Я скоро вернусь».
Проснувшись, я ощутил странное чувство уверенности, я уже
знал, что нужно делать и куда идти, словно кто-то во сне рассказал мне об этом.
Выбравшись из квартиры, я сбежал вниз по лестнице и вышел на улицу. Улица
Уржель напоминала реку сверкающего текучего песка, в которой тонули фонари и
мачты деревьев, уходящие вверх сквозь плотную белую дымку. Ветер швырял снег в
лицо горстями. Дойдя до метро «Оспиталь Клинико», я погрузился в тоннель,
полный пара и тепла, оставленного другими людьми, как поношенная одежда. Там,
внутри, орды барселонцев, всегда считавшие снегопад чудом, продолжали обсуждать
сюрпризы погоды. Первые полосы вечерних газет пестрели фотографиями заснеженных
бульваров Лас-Рамблас и фонтана Каналетас, истекающего ледяными сталактитами.
«Снегопад века», — утверждали заголовки. Я рухнул на скамью на перроне и
глубоко вдохнул аромат подземелья и сажи, доносимый звуком невидимых поездов. С
другой стороны путей, на рекламной афише, призывающей насладиться чудесами
парка аттракционов Тибидабо, я заметил голубой светящийся трамвайчик, за ним
угадывался силуэт особняка Алдайя. Я спрашивал себя: могла ли Беа, затерявшаяся
в этом городе отщепенцев, увидеть ту же самую картинку и понять, что, кроме
этого места, ей некуда больше идти?
3
Когда я вышел из метро, на город уже успели опуститься
сумерки. Пустынный проспект Тибидабо рисовал на сером небе картину бесконечного
бегства кипарисов прочь от погребенных в мертвенном кладбищенском свете
особняков. Вдали на остановке я увидел силуэт голубого трамвая, ветер донес
звук колокольчика кондуктора. Я прибавил шагу и успел вскочить на площадку,
когда трамвай уже почти тронулся. Кондуктор, старый знакомый, протянул мне
билет в обмен на мелочь, что-то бормоча себе под нос. Я занял место в середине
вагона, чтобы хоть немного укрыться от снега и холода. Темные дома медленно
проплывали за замерзшими окнами. Кондуктор искоса наблюдал за мной со смесью
дерзости и опасения, как бы примерзшими к его лицу.
— Номер тридцать два, молодой человек.
Обернувшись, я увидел призрачный силуэт дома Алдайя,
медленно, словно темный корабль, выплывающий из тумана нам навстречу. Трамвай,
дернувшись, остановился. Я вышел, старательно избегая взгляда кондуктора.
— Удачи, — пробормотал он мне вслед.
Я смотрел, как трамвай исчезает в тумане, пока от него не
осталось только эхо колокольчика. Плотная тьма сгустилась вокруг меня. Я
поспешил обойти каменную ограду в поисках отверстия, проломленного в стене за
домом. Когда я перебирался через ограду, мне на минуту показалось, будто я
услышал хруст приближающихся шагов по покрытому снегом тротуару напротив. Я
замер на несколько мгновений, вглядываясь в темноту ночи, но звук шагов уже
растворился в порывах ветра. Я спрыгнул на другую сторону и углубился в сад.
Под ногами хрустела покрытая льдом мертвая трава. Рухнувшие статуи ангелов
покоились под снежным саваном. Фонтан превратился в черное блестящее зеркало,
над поверхностью которого словно обсидиановый меч возвышалась каменная рука
затонувшего ангела. На указательном пальце повисла ледяная капля. Обвиняющая
ангельская десница указывала прямо на приоткрытую дверь главного входа.
Я поднимался по ступенькам, не обращая внимания на громкий
звук своих шагов, надеясь в душе, что пришел не слишком поздно. Толкнув дверь,
вошел в прихожую. Вереница зажженных свечей на полу уходила куда-то вглубь. Это
были свечи Беа, почти догоревшие до основания. Я последовал за ними и
остановился у подножия лестницы. Светящаяся дорожка вела по ступеням на второй
этаж. Я поднимался наверх, следуя за собственной тенью, странно изломанной в
дрожащем пламени свечей. Дойдя до лестничной площадки второго этажа, я заметил,
что еще две свечи горели в глубине коридора, а третья мерцала возле бывшей
комнаты Пенелопы. Я подошел к двери и тихо постучал.
— Хулиан? — послышался дрожащий голос. Открыв
дверь, я медленно вошел в комнату, уже не зная, кто ждет меня с другой стороны.
В углу комнаты, завернувшись в одеяло, сидела Беа. Я бросился к ней и, не
говоря ни слова, крепко прижал к себе. Она расплакалась.
— Я не знала, куда идти, — прошептала она. —
Я столько раз звонила тебе, но никто не отвечал. Я испугалась…
Беа вытерла слезы и внимательно посмотрела на меня. Я
кивнул. Все было понятно без слов.
— Почему ты назвала меня Хулианом?
Беа бросила взгляд на полуоткрытую дверь.
— Он здесь. В этом доме. То приходит, то уходит. Он
встретил меня, когда я пыталась войти. Как будто знал, что я приду. Он знает,
кто я. Он знает, что случилось, а ведь я ему ничего не рассказывала. Он устроил
меня в этой комнате, принес одеяла, еду. Сказал, чтобы я ждала. Что все будет
хорошо. Что ты придешь за мной. По ночам мы часами говорили. Он рассказал мне о
Пенелопе, о Нурии… Но больше всего он говорил о тебе, о нас двоих. Он сказал,
что я должна заставить тебя забыть о нем.
— Где он сейчас?
