— Томас…
— Молчи. На следующий день родители отвели ее к врачу.
— Зачем? Беа больна?
— Тобою больна, идиот. Моя сестра беременна. Не вздумай
сказать, что ты этого не знал.
У меня задрожали губы. Внезапный холод охватил мое тело,
глаза заволокло пеленой, голос пропал. Ноги не слушались меня, но я кое-как
поплелся к выходу, однако Томас схватил меня за плечо и отшвырнул к стене.
— Что ты с ней сделал?!
— Томас, я…
От злости у него побелели глаза. Первый удар пришелся на
область солнечного сплетения. Я задохнулся от боли. Мои колени подкосились, и я
сполз по стене на пол. Огромная ручища железной хваткой сдавила мне горло и
рывком подняла на ноги, впечатав в стену.
— Что ты с ней сделал, сукин сын?!
Я попытался высвободиться, но тут же получил сильный удар
кулаком в лицо. У меня потемнело в глазах, голова раскалывалась от страшной
боли. Я рухнул на кафельный пол коридора. Тогда Томас, не дав мне опомниться,
схватил меня за воротник пальто и, протащив по полу до прихожей, вышвырнул на
лестницу, как мешок мусора.
— Если с Беа что-нибудь случилось, клянусь, я убью
тебя! — прорычал он с порога.
Я приподнялся на колени, пытаясь перевести дыхание. Дверь в
квартиру с треском захлопнулась, и я остался в полной темноте. Резкая колющая
боль прошила затылок и левое ухо. Поморщившись, я поднес руку к голове и ощутил
под пальцами теплую липкую жидкость. Кровь. Я хотел встать на ноги, но не смог
разогнуться, мышцы живота сводило огненной судорогой, а желудок выворачивало
наизнанку. Я сполз вниз по лестнице, прямо под ноги дону Сатурно, который,
увидев меня, только покачал головой.
— Зайдите-ка на минутку, вам нужно привести себя в
порядок…
Я помотал головой, прижимая руки к животу и чувствуя, как
слева голова у меня бешено пульсирует, словно там вот-вот лопнут кровеносные
сосуды.
— Да у вас кровь идет! — обеспокоенно сказал дон
Сатурно.
— Не в первый раз.
— Продолжайте в том же духе, и рано или поздно подобное
с вами уже не случится. Давайте-ка заходите, я позвоню доктору.
Но я уже добрался до двери и, с трудом передвигая ноги,
вышел на улицу, избавившись наконец от назойливой любезности консьержа.
Снегопад усилился, и тротуары были покрыты густой белой пеленой. Ледяной ветер
пронизывал меня насквозь, обжигая своим дыханием рану, из которой сочилась
кровь и заливала мне глаза. Я плакал, сам не зная почему: то ли от боли, то ли
от ярости, то ли от страха. Снежные вихри в молчаливом безразличии уносили
прочь мои трусливые рыдания, и я медленно брел, растворяясь в облаке белой
пыли, — очередная тень, оставляющая следы на белой перхоти Бога.
2
Я уже подходил к перекрестку улицы Бальмес, когда заметил,
что вдоль тротуара за мной медленно едет машина. Головная боль сменилась
сильным головокружением, и я едва шел, шатаясь, как пьяный, опираясь рукой о
стены. Машина остановилась, из нее вышли двое мужчин. В ушах у меня стоял звон,
и я уже не слышал ни шума мотора, ни криков тех двоих в черном, которые
подхватили меня под руки с двух сторон и поволокли к машине. Я упал на заднее
сиденье, голова все кружилась, к горлу подкатывала тошнота. Свет то появлялся,
то исчезал, ослепляя меня яркими волнами. Я почувствовал, что автомобиль
движется. Чьи-то руки ощупали мое лицо, голову, ребра. Наткнувшись на рукопись
Нурии Монфорт в кармане пальто, один из мужчин вытащил ее. Непослушными руками
я попытался остановить его. Второй человек наклонился ко мне, я понимал, что он
мне что-то говорит, но не слышал слов, ощущая только его дыхание на своем лице.
Я решил, что сейчас увижу торжествующую физиономию Фумеро и почувствую острое
лезвие ножа, приставленного к горлу. Кто-то внимательно посмотрел мне в глаза,
и, прежде чем сознание покинуло меня, я узнал усталую щербатую улыбку Фермина
Ромеро де Торреса.
Я очнулся весь в поту. Чьи-то руки с силой удерживали меня
за плечи, укладывая обратно на раскладушку, вокруг которой, как мне показалось,
стояли зажженные свечи, как во время заупокойного бдения. Я увидел лицо
Фермина. Он улыбался, но даже в полном бреду я заметил, как он встревожен.
Рядом с Фермином стоял дон Федерико Флавиа, часовщик.
— Кажется, он уже приходит в себя, Фермин, —
сказал дон Федерико. — Что скажете, если я приготовлю ему чашку горячего
бульона, чтобы восстановить силы?
— Вреда не будет. И уж заодно не сочтите за труд
навернуть и мне пару бутербродиков с чем найдется. Из-за всех этих напастей я
проголодался как собака.
Дон Федерико с готовностью направился к двери, оставив нас
одних.
— Где мы, Фермин?
— В надежном месте. Точнее, мы находимся в одной
маленькой квартире в новом квартале, принадлежащей добрым друзьям сеньора
Флавиа, которому мы обязаны жизнью и не только ею. Многие сплетники назвали бы
эту квартиру холостяцкой берлогой, но для нас это святое место.
Я попытался приподняться. Пульсирующая боль в ухе стала
нестерпимой.
— Я останусь глухим?
— Глухим не глухим, но наполовину дауном вы и впрямь
едва не стали. Этот бесноватый сеньор Агилар вам чуть не оставил от мозгов
мокрое место.
— Это не сеньор Агилар меня избил, а Томас.
— Томас? Ваш друг-изобретатель?
Я кивнул.
— И что же вы такого натворили?
— Беа ушла из дома… — начал я. Фермин нахмурился.
— Продолжайте.
— Она беременна.
Фермин смотрел на меня, как громом пораженный. Его лицо
вдруг приняло непроницаемое, суровое выражение.
— Ради бога, Фермин, не смотрите на меня так!
— А что вы хотите, чтобы я сделал? Предложил вам
сигару?
Я попытался встать, но сильная боль и Фермин помешали мне.
— Я должен ее найти, Фермин.
— Спокойно, спокойно, не горячитесь. Сейчас вы не в
состоянии никуда идти. Скажите мне, где девушка, и я приведу ее.
— Я не знаю, где она.
— Не могли бы вы немножко поконкретнее…
В дверях показался дон Федерико с чашкой дымящегося бульона
в руках. Он тепло мне улыбнулся.
— Как ты себя чувствуешь, Даниель?
— Спасибо, дон Федерико, мне уже гораздо лучше.
— Выпей-ка эти таблетки с бульоном.
Они с Фермином переглянулись, и тот кивнул.
— Это снимет боль.
Я проглотил таблетки, запив их бульоном, у которого был
терпкий привкус хереса. Дон Федерико вышел из комнаты, тактично прикрыв за
собой дверь. Только сейчас я заметил, что на коленях у Фермина лежит рукопись
Нурии Монфорт. Часы на туалетном столике показывали час. «Час дня», —
предположил я.
