— Стоять, сволочь, а не то, клянусь, я расколю тебя на
две половинки!
Микель улыбнулся и медленно поднял револьвер к лицу агента.
Тому на вид было не больше двадцати пяти, и у него дрожали губы.
— Скажешь Фумеро, что Каракс просил передать: я все еще
помню его матросский костюмчик.
Он не услышал звука выстрела и не почувствовал боли. Глухой
удар, словно молот, разом погасив звуки и цвета окружающего мира, отбросил
Микеля на стеклянную дверь. Пробив ее насквозь и уже падая на тротуар, он
ощутил страшный холод, поднимающийся к горлу, свет стал тускнеть, улетая прочь,
словно пыль на ветру. Последнее, что успел увидеть в своей жизни Микель
Молинер, был силуэт Хулиана, бегущего вниз по улице. Микелю было тридцать шесть
лет — больше, чем он надеялся прожить. Еще до того, как он рухнул на усыпанную
окровавленным стеклом мостовую, он был уже мертв.
9
В ту ночь, когда Хулиан затерялся во тьме улиц, какой-то
фургон без номеров прибыл к месту происшествия по звонку агента, убившего
Микеля. Я так и не узнала его имени, думаю, что он тоже не знал имени человека,
которого застрелил. Всякая война, будь она личной или глобальной, — игра
безымянных марионеток. Двое мужчин погрузили тела убитых полицейских в машину и
посоветовали бармену забыть о том, что произошло, если он не хочет серьезных
неприятностей. Не стоит недооценивать великую способность забывать, которую
пробуждает в людях война, Даниель. Двенадцать часов спустя труп Микеля
выбросили в одном из переулков Раваля, чтобы его смерть не смогли связать с
убийством полицейских. Только через два дня тело наконец-то попало в морг.
Микель перед уходом оставил все документы дома. При нем обнаружили только
паспорт на имя Хулиана Каракса и экземпляр романа «Тень ветра». В паспорте в
качестве домашнего адреса была указана квартира семьи Фортунь на улице
Сан-Антонио.
К тому времени новость дошла и до инспектора Фумеро. Он
немедленно явился в морг, чтобы проститься с Хулианом. Там он столкнулся с
Фортунем, которого вызвали для опознания трупа. Шляпник, уже два дня не
видевший сына, был готов к самому худшему. Увидев тело, принадлежавшее
человеку, который не так давно приходил в магазин, чтобы узнать о Хулиане и
которого он принял за шпиона Фумеро, Фортунь разразился рыданиями и быстро
ушел. Полиция сочла такую реакцию за опознание. Фумеро, присутствовавший при
этой сцене, подошел к телу и молча стал рассматривать его. Он не видел Каракса
семнадцать лет. Поняв, что перед ним труп Микеля Молинера, Фумеро лишь криво
усмехнулся и подписал заключение судебной экспертизы о том, что тело
принадлежит Хулиану Караксу, приказав немедленно захоронить его в общей могиле
на кладбище Монтжуик.
Я много раз спрашивала себя, почему он решил поступить
именно так. У инспектора полиции Франсиско Хавьера Фумеро была своя логика.
Умерев под именем Хулиана, Микель, сам того не подозревая, обеспечил Фумеро
надежное алиби. С этого момента Хулиана Каракса не существовало. Следовательно,
не было повода увязывать имя Фумеро с тем, кого он надеялся рано или поздно
найти и убить. Шла война, и у немногих вызвала бы подозрения смерть человека, у
которого даже не было имени. Официально Хулиан Каракс перестал существовать. Он
превратился в тень. Два дня я провела дома в ожидании Микеля или Хулиана,
думая, что сойду с ума. В понедельник мне пришлось снова выйти на работу в
издательство. Сеньор Кабестань уже несколько недель лежал в больнице и больше не
собирался возвращаться к своим обязанностям. Его место в издательстве занял его
старший сын Альваро. Я никому ничего не рассказала, потому что рассказывать
было некому.
Тем же самым утром в издательство позвонил служащий морга
Мануэль Гутьеррес Фонсека. Сеньор Фонсека объяснил мне, что накануне в морг
поступило тело некоего Хулиана Каракса. Сопоставив паспорт покойного и имя
автора книги, которая была при нем, и подозревая если не явное нарушение, то
некоторую небрежность в отношении соблюдения инструкций со стороны полиции, он
счел своим моральным долгом позвонить в издательство, чтобы поставить нас в
известность о случившемся. Слушая его, я чувствовала, что умираю. Я сразу
подумала, что это ловушка Фумеро. Хотя сеньор Гутьеррес Фонсека выражался с щепетильностью
добропорядочного служащего, в его голосе проскальзывало что-то такое, что даже
он сам не смог бы объяснить. Когда раздался этот телефонный звонок, я была одна
в кабинете сеньора Кабестаня. К счастью, Альваро ушел на обед, иначе я бы
просто не смогла объяснить причину своего состояния. Из глаз у меня градом
текли слезы, а руки мелко дрожали, едва удерживая телефонную трубку. Гутьеррес
Фонсека сказал, что счел целесообразным сообщить нам обо всем.
Я поблагодарила его за звонок тем фальшиво-формальным тоном,
каким обычно завершают подобные разговоры. Едва положив трубку, я закрылась в
кабинете и закусила кулаки, чтобы сдержать крик отчаяния. Потом я умылась и
быстро ушла домой, оставив Альваро записку, в которой говорилось, что я
заболела, но завтра приду пораньше и разберу почту. Мне стоило невероятных
усилий не бежать по улице, а идти с невозмутимым видом, свойственным только
людям, которым нечего скрывать. Вставив ключ в замочную скважину, я обнаружила,
что замок взломан. Внутри у меня все оборвалось. Внезапно ручка стала
поворачиваться изнутри. Я подумала, что сейчас умру, прямо здесь, на темной
лестнице, так и не узнав, что случилось с Микелем. Дверь в квартиру
распахнулась. На пороге стоял Хулиан Каракс, мрачно смотря на меня. В тот
момент я почувствовала, как жизнь возвращается ко мне, и благодарила небеса за
то, что вместо Микеля они вернули мне Хулиана. Надеюсь, Бог простит меня за
это.
Мы прижались друг к другу в бесконечно долгом объятии, но
когда я попыталась найти его губы, Хулиан внезапно отстранился и отвел взгляд.
Я заперла дверь, и, взяв его за руку, повела в спальню. Вытянувшись на кровати,
мы долго лежали обнявшись. Солнце клонилось к закату, и тени в комнате горели
пурпурно-алым. Вдалеке раздавались выстрелы. С тех пор как началась война, их
можно было слышать каждую ночь. Хулиан плакал у меня на груди, а я чувствовала,
как меня наполняет бесконечная усталость. Позже, когда совсем стемнело, наши
губы встретились, и под покровом ночи мы, наконец, освободились от одежды,
пахнущей страхом и смертью. Я пыталась думать о Микеле, но горячие руки
Хулиана, сжимавшие мое тело, лишили меня стыда и боли. Я хотела навсегда
забыться в его объятьях и никогда больше не возвращаться, даже сознавая, что на
рассвете, обессилевшие, презирающие себя, мы не сможем смотреть друг другу в
глаза, терзаемые мыслями о том, в кого мы превратились.
10
Я проснулась на рассвете от шума дождя. Комнату наполняли
серые сумерки. Кровать была пуста.
Хулиан сидел за письменным столом Микеля, нежно касаясь
пальцами клавиш его печатной машинки. Он посмотрел на меня и улыбнулся. Его
улыбка, теплая, отстраненная, ясно говорила, что он никогда не будет моим.
Внезапно мне захотелось сделать ему больно, ранить его. Это было бы так просто
— сказать, что Пенелопа мертва, что все это время он жил в заблуждении, что у
него теперь осталась только я.
