— Да ты же мухи в жизни не обидела, — раздраженно
говорил он. — А люди, которые во всем видят грех, — душевнобольные и,
если уж говорить откровенно, страдают заболеванием кишок. Главное свойство
иберийского богомольца — хронический запор.
Слыша подобное богохульство, Бернарда крестилась по пять
раз, а ночью читала на одну молитву больше за спасение души сеньора Барсело, у
которого доброе сердце, но который слишком много читает, и от этого у него
загнили мозги, совсем как у Дон Кихота. Время от времени у Бернарды появлялись
женихи, которые ее поколачивали, вытягивали жалкие накопления, отложенные на
сберкнижку, и рано или поздно бросали. Каждый раз, когда случалась подобная
драма, Бернарда запиралась в своей комнате в самой глубине квартиры и несколько
дней лила слезы, грозясь отравиться хлоркой или крысиным ядом. Барсело,
исчерпав все свое красноречие, всерьез пугался, вызывал дежурного слесаря,
чтобы взломать дверь, и своего домашнего врача, чтобы тот вколол ей лошадиную
дозу транквилизаторов. Когда через два дня бедняжка просыпалась, дон Густаво
покупал ей розы, конфеты, новое платье и вел на фильм с Кери Грантом,
[12]
который, по словам Бернарды, был самым красивым мужчиной на
свете после Хосе Антонио.
[13]
— Послушайте, говорят, что Кери Грант — голубой, —
бормотала она, набив рот шоколадом. — Разве такое может быть?
— Глупости, — авторитетно заявлял Барсело. —
Бездарности и неучи живут в состоянии вечной зависти.
— Как вы хорошо сказали, сеньор! Всем известно, что он
учился в университете, в этом, как его, шербете.
— В Сорбонне, — ласково поправлял Барсело.
Бернарду невозможно было не любить. Хоть никто ее об этом не просил, она
готовила мне еду и починяла одежду. Она приводила в порядок мой гардероб,
чистила мои ботинки, стригла мне волосы, покупала витамины и зубной порошок.
Она даже подарила мне медальон с флакончиком святой воды, который ей привезла
из самого Лурдеса сестра, жившая в Сан-Адриан-дель-Бесос. Иногда, старательно
осматривая мою голову в поисках гнид и прочих паразитов, она вела со мной тихий
разговор.
— Сеньорита Клара — лучшая на всем белом свете, и
разрази меня гром, если я когда-нибудь скажу о ней дурное слово; но молодому
сеньору не пристало слишком увлекаться ею. Надеюсь, вы меня понимаете.
— Не беспокойся, Бернарда, мы всего лишь друзья.
— Вот об этом я и говорю.
В подтверждение своих слов Бернарда далее рассказывала мне
историю, услышанную по радио, про мальчика, который самым недостойным образом
влюбился в свою учительницу и у которого в наказание выпали волосы и зубы, а
лицо и руки покрылись позорным грибком вроде проказы, что метит всех
развратников.
— Похоть — великое зло, — завершала свою речь
Бернарда. — Это я точно говорю.
Дон Густаво, не упускавший возможности отпускать в мой адрес
свои шуточки, благосклонно относился к моим чувствам к Кларе и к тому, что я
добровольно всюду ее сопровождаю. Я приписывал подобную терпимость тому, что он
не принимал меня всерьез. Временами он вновь подступался ко мне с предложением
за крупную сумму продать ему книгу Каракса. Барсело говорил, что обсудил вопрос
со своими коллегами-букинистами, и все сошлись во мнении, что любая книга
Каракса ценится отныне на вес золота, особенно во Франции. Я всякий раз отвечал
отрицательно, а он в ответ лишь лукаво улыбался. Барсело дал мне связку ключей
от своей квартиры, чтобы я мог входить и выходить независимо от того, были ли
дома он сам или Бернарда. Мой отец относился к моему увлечению совсем
по-другому. Со временем он перестал избегать разговоров, задевавших его за
живое. Первым делом он стал выказывать явное недовольство моей дружбой с
Кларой.
— Тебе следует общаться не с девушкой на выданье, а с
ровесниками, скажем, с твоим другом Томасом Агиларом, которого ты совсем
забросил, а ведь он отличный парень.
— Какое значение имеет возраст, если нас связывает
истинная дружба?
Более всего меня огорчало упоминание о Томасе, оно било
прямо в точку. Я и вправду не виделся с ним уже несколько месяцев, хотя раньше
мы были неразлучны. Отец смотрел на меня с осуждением.
— Даниель, ты ничего не понимаешь в женщинах; она
играет с тобой, как кошка с мышкой.
— Ты сам не знаешь женщин, — отвечал я с
обидой, — тем более Клару.
Наши разговоры на эту тему в основном ограничивались
взаимными упреками и обиженными взглядами. Когда не был в школе или у Клары,
все свободное время я помогал отцу в лавке, разбирая в подсобке книги, разнося
заказы и обслуживая постоянных клиентов. Отец упрекал меня в том, что работа не
занимает мои ум и сердце. Я же отвечал, что провожу все время в лавке и не
понимаю, на что он сетует. По ночам, тщетно пытаясь заснуть, я вспоминал тот
мирок, который мы с ним создали для себя после смерти матери, ручку Виктора
Гюго и латунные паровозики. В моей памяти то было время покоя и грусти;
реальность, которая начала постепенно испаряться и таять с того раннего утра,
когда отец отвел меня на Кладбище Забытых Книг. В один прекрасный день, узнав,
что я подарил книгу Каракса Кларе, отец пришел в бешенство.
— Ты меня разочаровал, Даниель, — еле сдерживаясь,
сказал он. — Когда я отвел тебя в это секретное место, я сказал, что
книга, которую ты выберешь, будет особенной и что ты должен будешь опекать ее и
нести за нее ответственность.
— Но, папа, мне было десять лет, это были детские игры.
Отец посмотрел на меня так, словно я вонзил ему в грудь
кинжал.
— А теперь тебе четырнадцать, но ты не просто остаешься
ребенком, ты ребенок, который считает себя мужчиной. В твоей жизни, Даниель,
будет много неприятностей. И долго их ждать не придется.
Мне тогда хотелось думать, что отец просто переживает из-за
того, что я провожу слишком много времени у Барсело. Букинист и его племянница
жили в мире роскоши, о которой он не мог и мечтать. Мне казалось, отца
тревожит, что служанка дона Густаво относится ко мне так, словно она моя мать,
и ему обидно, что я позволяю кому-то претендовать на эту роль. Иногда, когда я
паковал в подсобке книги или надписывал бандероли, я слышал, как кто-нибудь из
посетителей в шутку говорил отцу:
