Когда Микель выходил из шляпной мастерской Фортуня, к нему
подошла Висентета, соседка из квартиры напротив, и спросила, не разыскивает ли
он случайно Софи. Микель кивнул:
— Я друг Хулиана.
Висентета сообщила, что Софи живет в дешевом пансионе на
улочке прямо за зданием почтамта, ожидая отправления корабля, на котором
собирается уехать в Америку. Микель направился по указанному адресу. Ему
пришлось подняться по узкой убогой лестнице, темной и душной, прежде чем он
обнаружил Софи Каракс на вершине этой пыльной спирали с шатающимися
ступеньками. Она жила в темной сырой комнате на четвертом этаже. Мать Хулиана
сидела напротив окна. На кровати стояли два запечатанных чемодана, в которых
словно были погребены двадцать два года ее жизни в Барселоне.
Когда Софи прочла письмо Пенелопы, которое принес Микелю
Хорхе Алдайя, она разразилась слезами бессильной ярости.
— Она все знает, — бормотала она. — Бедняжка,
она знает…
— Что знает? — спросил Микель.
— Это я во всем виновата, — сказала Софи. —
Только я.
Микель, не понимая, сжал ее руки в своих. Софи не
осмеливалась встретиться с ним взглядом.
— Пенелопа и Хулиан — брат и сестра, — прошептала
она.
3
Задолго до того как превратилась в рабыню Антони Фортуня,
Софи Каракс зарабатывала на жизнь своим талантом. Ей едва исполнилось
девятнадцать, когда она приехала в Барселону в поисках обещанной работы. Но так
ее и не получила. Перед смертью отец Софи постарался раздобыть для дочери
рекомендации, чтобы она смогла получить место в доме семейства Бенаренс,
богатых торговцев из Эльзаса, отныне проживавших в Барселоне.
— Когда я умру, — настаивал он, — обратись к
ним, и они примут тебя как родную.
Софи действительно приняли в этом доме радушно — даже
слишком радушно. Господин Бенаренс, пользуясь положением хозяина дома, тут же
дал понять, что не прочь заключить ее в горячие мужские объятия. Мадам
Бенаренс, жалея бедняжку и сокрушаясь о ее незавидной доле, вручила Софи сто
песет и выставила на улицу.
— У тебя вся жизнь впереди, — сказала она, —
а у меня — только этот жалкий развратник.
В музыкальной школе на улице Дипутасьон ее согласились
принять на место частной преподавательницы фортепьяно и сольфеджио. В то время
считалось хорошим тоном обучать девочек из богатых семей музыке, так как в
салонах и гостиных полонез звучал гораздо благопристойнее, чем вольнодумные
речи и семейное чтение сомнительных книг. Так для Софи Каракс стали привычной
рутиной ежедневные визиты в огромные, обставленные как дворцы дома, где
накрахмаленные горничные молча провожали училку в музыкальные салоны, в которых
ее уже дожидались злобные отпрыски нуворишей, чтобы вдоволь поиздеваться над
акцентом и робостью прислуги, обученной нотам и умеющей тарабанить на
фортепьянах. Со временем Софи научилась сосредотачиваться лишь на тех немногих
из учеников, кто в своем развитии превзошел всех прочих надушенных зверенышей,
тех, о ком она научилась вообще не думать.
Именно тогда Софи познакомилась с молодым шляпных дел
мастером (из профессиональной гордости он просил называть себя именно так) по
имени Антони Фортунь, который решил завоевать ее любой ценой. Антони Фортунь, к
которому Софи не испытывала ничего, кроме сердечной дружбы, не замедлил сделать
ей предложение. Однако Софи ему отказала и продолжала отвечать отказом в месяц
по дюжине раз. Всякий вечер, прощаясь с ним, Софи надеялась больше никогда не
увидеть Фортуня, так как не хотела ранить его чувства. Но шляпник не обращал
никакого внимания на ее отказы и продолжал атаки, приглашая то на танцы, то на
прогулку, то на полдник с горячим шоколадом и бисквитами в кафе на улице
Кануда. Софи была в Барселоне совсем одна, и отказаться от настойчивого и не
лишенного приятных черт обожателя было совсем не просто. Довольно было
взглянуть на Антони, чтобы понять, что она никогда не сможет полюбить его, по
крайней мере так, как мечтала полюбить когда-нибудь. Но ей трудно было
отказаться от возможности смотреть в очарованные глаза шляпника, ибо только в
них она видела ту Софи, какой всегда хотела стать.
Так, то ли от тоски, то ли из слабости, Софи продолжала
принимать ухаживания Фортуня, веря, что однажды он встретит девушку по себе и
будет вознагражден за свою настойчивость. Пока же ей достаточно было
чувствовать себя желанной и любимой, чтобы хотя бы ненадолго забыть одиночество
и тоску по всему тому, что осталось в прошлом. С Антони они виделись каждое
воскресенье после мессы. Всю неделю Софи целиком посвящала урокам музыки. Ее
любимой ученицей была талантливая девочка по имени Ана Вальс, дочь
процветающего производителя станков для текстильного производства, который
сколотил состояние из ничего, в результате огромных усилий и жертв, по большей
части чужих. Ана не скрывала своего желания стать известным композитором и
исполняла для Софи небольшие пьесы собственного сочинения, в сущности неплохие,
но уж больно напоминавшие мелодии Грига и Шумана. Господин Вальс, искренне
считавший, что женщины не способны ни на что другое, кроме штопанья чулок и вязания
накидок, очень благосклонно, однако, взирал на то, как его дочь осваивает
искусство игры на фортепьяно. Он намеревался выдать ее за какого-нибудь
богатого наследника с известной фамилией и знал, что в изысканном обществе
экстравагантные увлечения девиц на выданье — пикантная приправа к покладистому
характеру и счастливой плодовитости, свойственной цветущей молодости.
Именно в доме семьи Вальс Софи познакомилась с одним из
самых известных благодетелей и финансовых покровителей сеньора Вальса доном Рикардо
Алдайя, наследником империи Алдайя, восходящей звездой финансового мира
Каталонии конца века. Незадолго до этого Рикардо Алдайя женился на одной
богатой наследнице, обладавшей ослепительной красотой и труднопроизносимым
именем, — качествами, которые приписывали ей злые языки, поскольку
молодожен в упор не видел своей избранницы, а имени ее никогда не произносил.
Это был брак между династиями и банками, а не романтическое ребячество, как
говорил сеньор Вальс, который отлично понимал, что постель и свидетельство о
браке — отнюдь не одно и то же.
Софи было достаточно обменяться с доном Риккардо взглядом,
чтобы почувствовать, что она пропала навсегда. У Рикардо Алдайя был
пронзительный и ненасытный взгляд волка, умевшего прокладывать себе дорогу и
знавшего, в какой момент следует пускать в ход клыки. Алдайя медленно поцеловал
ей руку, лаская кожу губами. Насколько шляпник был воплощением любезности и
восторга, настолько дон Рикардо был сама жестокость и сила. Его плотоядная
улыбка ясно говорила о том, что он способен читать ее мысли и желания и что они
не вызывают у него ничего, кроме насмешки. В тот же миг Софи почувствовала
легкое высокомерие, какое обычно пробуждают в нас вещи, которыми мы, сами того
не сознавая, более всего хотим обладать. Она сказала себе, что не желает его
видеть и что откажется от уроков с любимой ученицей, если это позволит ей
избежать новых встреч с Рикардо Алдайя. Еще ни разу в жизни ничто так не пугало
ее: она впервые увидела перед собой настоящего зверя, одетого в дорогой костюм,
и поняла, что должна чувствовать жертва, заметившая охотника. Все эти мысли
пронеслись в ее голове буквально за несколько секунд, пока она силилась
выдумать хоть какие-то, пусть даже совершенно нелепые причины, по которым
больше не сможет приходить в этот дом — стоя перед оторопевшим сеньором
Вальсом, хохочущим Алдайя и с грустью смотревшей на нее малышкой Аной, которая
разбиралась в людях лучше, чем в музыке, и видела, что потеряла свою
учительницу навсегда.
