— Ваше сердце отравлено, мадемуазель.
Я наклонилась, чтобы поцеловать его, как того требовал
уговор, но старик мягко отстранил меня и поцеловал мне руку.
Я приехала на вокзал Аустерлиц как раз вовремя, чтобы успеть
на полуденный поезд до Барселоны. Проводник, который продал мне билет, спросил,
хорошо ли я себя чувствую. Я ответила, что все в порядке, и закрылась в купе.
Поезд уже тронулся, когда я бросила взгляд в окно и вдалеке на платформе
заметила фигуру Хулиана, на том же самом месте, где впервые его увидела. Я
закрыла глаза и не открывала их до тех пор, пока поезд не набрал ход, оставляя
за собой вокзал и этот заколдованный город, куда я больше никогда не смогу
вернуться. Я приехала в Барселону рано утром следующего дня. В тот самый день
мне исполнилось двадцать четыре года, но я уже знала, что все лучшее в моей
жизни осталось позади.
2
По возвращении в Барселону я долго не решалась нанести визит
Микелю Молинеру. Мне необходимо было забыть Хулиана, и я сознавала, что, если
Микель меня спросит о нем, я не буду знать, что ответить. Когда мы снова
встретились, я поняла, что мне не нужно ничего ему объяснять. Микель посмотрел
мне в глаза и молча кивнул. Казалось, он еще больше похудел со дня моего
отъезда в Париж. Его лицо покрывала болезненная бледность, но я приписала ее
непомерной работе, которой он словно наказывал себя. Микель признался, что
испытывает серьезные финансовые затруднения. Почти все свое наследство он
растратил на благотворительные цели, и теперь адвокаты его братьев пытались
лишить его виллы, ссылаясь на один из пунктов завещания старого Молинера,
согласно которому Микель мог владеть виллой лишь при условии, что обладает
достаточными средствами для поддержания ее в достойном виде и что он в
состоянии доказать свою платежеспособность. В противном случае вилла Пуэртаферриса
переходила во владение его братьев.
— Наверное, перед смертью отец почувствовал, что я
собираюсь потратить его деньги, все до последнего сентимо, на то, что он так
ненавидел в жизни.
Писательские и переводческие заработки Микеля не позволяли
ему содержать столь дорогостоящую недвижимость.
— Деньги зарабатывать нетрудно, — сетовал
он. — Трудно зарабатывать их, делая то, чему стоит посвятить жизнь.
Я подозревала, что тайком он начал пить. Иногда у него
дрожали руки. Я приходила к нему каждое воскресенье и заставляла выходить на
улицу, чтобы хоть на некоторое время оторвать его от письменного стола и
энциклопедий. Я знала, что ему тяжело видеть меня. Он вел себя так, словно не
помнил, что сделал мне предложение, а я ему отказала, но иногда я замечала в его
глазах выражение страсти, желания и отчаяния. Единственная причина, по которой
я подвергала его таким мучениям, была исключительно эгоистичной: только Микель
знал правду о Хулиане и Пенелопе Алдайя.
За те месяцы, что я провела вдали от Хулиана, Пенелопа превратилась
в призрак, пожиравший все мои сны и мысли. Я все еще помнила выражение
разочарования на лице Ирен Марсо, когда она поняла, что я не та, кого Хулиан
ждал все эти годы. Даже не будучи рядом с ним, Пенелопа оказалась для меня
слишком сильной соперницей. В моем воображении она представлялась
совершенством, лучом солнца, в тени которого терялась я сама, недостойная,
слишком обыкновенная, слишком реальная. Я никогда не думала, что могу
ненавидеть так сильно и, настолько не желая этого, ненавидеть женщину, с
которой не была знакома, которую никогда в жизни не видела. Мне кажется, я
верила, что, если мы встретимся лицом к лицу, если я пойму, что она — обычная
женщина из плоти и крови, ее чары рассеются, и Хулиан вновь будет свободен. И я
тоже. Мне хотелось верить, что все это лишь вопрос времени и терпения. Рано или
поздно Микель мне расскажет правду. И эта правда сделает меня свободной.
Однажды, когда мы гуляли во внутреннем дворе собора, Микель
снова стал оказывать мне настойчивые знаки внимания. Я взглянула на него и
увидела одинокого отчаявшегося человека. Я знала, что делаю, когда привела его
домой и позволила соблазнить себя. Я сознавала, что обманываю его, и что он
тоже это знает, но у меня никого больше не было в этом мире. Так мы стали
любовниками, любовниками от отчаяния. Я видела в его глазах то, что хотела бы
видеть в глазах Хулиана. Я чувствовала, что, отдаваясь ему, мщу Хулиану,
Пенелопе и всему тому, чего была лишена сама. Микель, страдая от страсти и
одиночества, понимал, что наша любовь — всего лишь жалкая комедия, и все равно
не мог отпустить меня. Каждый день он пил все больше, и ему уже не всегда
хватало сил предаваться страсти. Тогда он принимался горько шутить, что мы за
рекордно короткое время превратились в типичную супружескую пару. Мы продолжали
причинять друг другу боль из-за слепого раздражения и трусости. Однажды ночью,
когда прошел уже почти год со дня моего возвращения из Парижа, я попросила его
рассказать мне правду о Пенелопе. Микель был пьян и чуть не помешался от
охватившего его бешенства. Таким я никогда его не видела. Дрожа от ярости, он
стал оскорблять меня, обвинять в том, что я никогда его не любила, что я
дешевая шлюха. Он в клочья порвал на мне одежду, а когда уже собрался взять
меня силой, я перестала сопротивляться и откинулась назад, безропотно предлагая
ему себя, молча глотая слезы. Микель упал на колени и стал умолять меня
простить его. Как бы мне хотелось найти в себе силы любить его, а не Хулиана!
Если бы я могла, я бы предпочла остаться рядом с ним. Но это было выше моих
сил. Мы обнялись в темноте, и я попросила у него прощения за всю ту боль,
которую ему причинила. Тогда он сказал, что расскажет мне о Пенелопе Алдайя,
если я действительно этого хочу. И даже в этом я ошиблась.
В то воскресенье 1919 года, когда Микель Молинер приехал на
вокзал, чтобы передать билет до Парижа своему другу Хулиану и проводить его, он
уже знал, что Пенелопа не придет. Он знал, что за два дня до этого, когда
Рикардо Алдайя вернулся в Мадрид, его супруга призналась ему, что застала Хулиана
и их дочь Пенелопу в комнате ее няни Хасинты. Хорхе Алдайя сообщил Микелю обо
всем, что произошло в тот день, взяв с него клятву никому никогда не
рассказывать о случившемся. Хорхе сказал, что дон Рикардо, получив это
известие, впал в ярость и, крича как безумный, бросился в комнату Пенелопы,
которая, услышав дикие вопли отца, заперлась на ключ и рыдала от ужаса. Дон
Рикардо ногой вышиб дверь и нашел Пенелопу, дрожащую, на коленях умоляющую о
прощении. Тогда он отвесил дочери такую сильную пощечину, что она опрокинулась
на спину. Даже Хорхе не смог повторить все те ужасные слова, которые выкрикивал
дон Рикардо, вне себя от гнева. Все члены семьи и прислуга в страхе ждали
внизу, не зная, что предпринять. Хорхе спрятался в своей комнате, но и туда
доносились яростные крики дона Рикардо. Хасинта была уволена в тот же день. Дон
Рикардо даже не потрудился поговорить с ней. Он приказал другим слугам выгнать
ее из дома и пригрозил подобной участью каждому, кто осмелится поддерживать с
ней отношения.
Была уже полночь, когда дон Рикардо спустился в библиотеку.
Он запер Пенелопу на ключ в бывшей комнате Хасинты и категорически запретил
кому-либо из родственников или слуг входить к ней. Из своей комнаты Хорхе
слышал, как отец с кем-то говорил внизу. На рассвете пришел доктор. Сеньор
Алдайя проводил его в спальню Пенелопы и ждал за дверью, пока врач осматривал
ее. Закончив, тот кивнул, получил свой гонорар и удалился. Хорхе слышал, как
отец предупредил доктора, что если тот осмелится с кем-нибудь обсуждать
случившееся в их доме, он лично позаботится о том, чтобы навсегда испортить его
репутацию и лишить права заниматься медициной. Даже Хорхе понимал, что это
означало.
