В магазине горели все лампы. Сквозь витрину можно было
рассмотреть дона Густаво Барсело. Глава цеха букинистов обнимал молодого
человека, едва державшегося на ногах. Я узнал в нем сына Семпере, только когда
Исабелла, вцепившись в мою руку, втащила меня в лавку. Увидев меня, Барсело
поднял голову и обреченно улыбнулся. Сын букиниста рыдал у него на груди. Он
был не в состоянии подойти к нам и поздороваться. Исабелла первая приблизилась
к нему и положила руку на плечо. Семпере-младший повернулся, обратив к ней
страдальческое лицо. Исабелла отвела его к стулу и усадила. Сын Семпере, словно
тряпичная кукла, обессиленно рухнул на сиденье. Исабелла опустилась перед ним
на колени и обняла. Никем я никогда так не гордился, как в тот миг Исабеллой.
Она казалась уже не юной девушкой, но зрелой женщиной, более сильной и мудрой,
чем все, кто находился в лавке.
Барсело подошел ко мне и протянул дрожащую руку. Я пожал ее.
— Это случилось около двух часов назад, — хрипло
сказал дон Густаво. — Он остался в лавке один всего на минуту, а когда сын
вернулся… Говорят, он с кем-то спорил… Я не знаю. По словам доктора, сердце не
выдержало.
Я проглотил комок в горле.
— Где он?
Барсело кивнул на дверь подсобного помещения. Я поблагодарил
и направился в соседнюю комнату. У двери я глубоко вздохнул и сжал кулаки.
Переступив порог, я увидел его. Он лежал на столе со сложенными на груди
руками. Кожа у него стала белой как бумага, а черты лица казались ломкими,
будто вырезанными из картона. Его глаза все еше были открыты. Я почувствовал,
что задыхаюсь, словно получил чудовищной силы удар в солнечное сплетение.
Ухватившись за край стола и набрав в легкие воздуха, я наклонился и опустил ему
веки. Погладив его по щеке, я обвел взглядом тот мир страниц и грез, который он
создал. Мне хотелось верить, что Семпере по-прежнему среди нас, среди своих
книг и друзей. Заслышав шаги за спиной, я повернулся. Барсело привел двух
субъектов постного вида в черных костюмах, чья профессия не вызывала сомнений.
— Сеньоры из похоронной конторы, — представил их
Барсело.
Оба поклонились с должной серьезностью. Один, высокий и
тощий, сделал весьма приблизительные обмеры и дал какие-то указания спутнику.
Тот кивнул и записал распоряжения в маленький блокнот.
— Предварительно, похороны состоятся завтра днем на
Восточном кладбище, — сказал Барсело. — Я осмелился взять на себя все
хлопоты, поскольку сын полностью деморализован, как вы могли заметить. А в
таких делах чем скорее…
— Спасибо, дон Густаво.
Букинист обратил взгляд на давнего своего друга и грустно
улыбнулся сквозь слезы.
— И как мы будем теперь жить без старика? —
промолвил он.
— Я не знаю…
Один из служащих похоронного бюро деликатно кашлянул, давая
понять, что хочет обсудить с нами кое-какие вопросы.
— Если не возражаете, мы с коллегой сейчас отправимся
подбирать гроб и…
— Делайте все, что необходимо, — оборвал его я.
— Есть особые пожелания по поводу погребального обряда?
Я посмотрел на него в растерянности.
— Покойный был верующим?
— Сеньор Семпере верил в книги, — сказал я.
— Понятно, — ответил он, отступая.
Я обратил взгляд на Барсело, тот пожал плечами.
— Позвольте, я спрошу сына, — добавил я.
Я вернулся в торговый зал лавки. Исабелла бросила на меня
вопросительный взгляд и встала, оставив на время младшего Семпере. Она подошла
ко мне, и я шепотом поделился с ней сомнениями.
— Сеньор Семпере близко дружил с приходским священником
местной церкви Санта-Ана. Сплетничали, что высшие чины из архиепископства уже
давно хотели отстранить его за строптивость и непослушание, но поскольку он
очень стар, то предпочли подождать, пока он умрет, только чтобы с ним не
связываться.
— Такой человек нам и нужен, — сказал я.
— Я сама с ним поговорю, — пообещала Исабелла.
Я указал на младшего Семпере:
— Как он?
Исабелла заглянула мне в глаза.
— А вы?
— Нормально, — солгал я. — Кто останется с
ним этой ночью?
— Я, — ответила она без малейшего колебания.
Я кивнул и поцеловал ее в щеку, а потом возвратился в
подсобное помещение. Барсело сидел подле своего старого друга. Похоронных дел
мастера снимали мерки и выясняли вопрос насчет костюма и туфель, а Барсело тем
временем налил две рюмки бренди и одну протянул мне. Я сел с ним рядом.
— За нашего друга Семпере, научившего нас всех читать,
а возможно, и жить, — сказал Барсело.
Мы молча выпили. Мы оставались у тела, пока не вернулись
служащие похоронного бюро с гробом и одеждой, в которой должны были похоронить
Семпере.
— Если вы не против, мы обрядим его сами, —
предложил тот, кто казался шустрее. Я не стал возражать. Прежде чем перейти в
торговую часть лавки, я взял памятный ветхий экземпляр «Больших надежд»,
который так и не удосужился забрать, и вложил его в руки сеньора Семпере.
— В дорогу, — сказал я.
Минут через пятнадцать работники бюро вынесли гроб и
поставили его на большой стол в центре магазина. Огромная толпа, собравшаяся на
улице, ждала в полном молчании. Я шагнул к двери и открыл ее. Один за другим
друзья фирмы «Семпере и сыновья» заходили в лавку, чтобы увидеть букиниста.
Многие не могли сдержать слез. Зрелище было душераздирающим, поэтому Исабелла,
взяв за руку сына Семпере, увела его в квартирку над магазином, где он прожил с
отцом всю свою жизнь. Пока длилось прощание, мы с Барсело стояли в почетном
карауле рядом с Семпере. Некоторые, самые близкие люди, присоединялись к нам.
Бдение продолжалось всю ночь. Барсело пробыл до пяти утра. Я задержался еще, но
на рассвете спустилась вниз Исабелла и велела мне отправляться домой, хотя бы
для того чтобы переодеться и побриться.
Я посмотрел на бедного Семпере и улыбнулся ему. Я не мог
поверить, что больше никогда не увижу его за прилавком, переступив этот порог.
Я вспомнил, как впервые пришел в лавку еще малышом и букинист показался мне
высоким и могучим. Несокрушимым. Самым мудрым человеком на свете.
— Идите домой, прошу вас, — прошептала Исабелла.
— Зачем?
— Пожалуйста…
Она вышла проводить меня на улицу и обняла.
— Я знаю, как он был вам дорог и как много значил для
вас, — сказала она.
«Никто не знает, — подумал я. — Никто». Но не стал
спорить и, поцеловав ее в щеку, отправился куда глаза глядят. Я шел по улицам,
более пустынным, чем обычно, отчаянно цепляясь за мысль, что если я не
остановлюсь, если буду идти дальше, то не успею осознать, что знакомый мне мир
рухнул.
